— „Подымись, обними стан мой, ибо давно не испытывал он влюбленных объятий“, снова услышал я голос богини в то время, как две ее легких руки легли на плечи мне и обвили шею.
Радость наполнила душу мою, и в то время как я, подымаясь, скользил дрожащей рукой по ее безупречному телу, в моей голове пронеслась крылатая мысль: „я счастлив, как бог, как те бессмертные боги, которые раньше меня любили ее“…
Дальше не думал я ни о чем, отцы-судьи. Богиня, хотя вы и не верите мне, все-таки любила меня, и казнь, которую вы мне готовите, не страшна для того, кто полон нездешнею радостью.
Помню и ласки, которые мне расточала та, пред кем преклоняются боги и люди, возлежа возле меня на разостланном мною плаще.
Осмотрите гиматий мой, высокие судьи. От ткани его до сих пор исходит благоухание роз…
Помню также речи, которые она шептала, склонясь надо мною, распростертым в любовном бессилии:
— „Как слабы вы, люди, и как нежна ваша любовь! Нежность — это то, чего нет у бессмертных богов, которые всегда жестоки в страсти своей и любви…
Мне вспоминается день, когда родилась я из пены морской, оплодотворенной кровью низверженного небесного бога. Этот день был днем победы восставших против него сыновей. Лишив власти своего старца-отца, они плясали в безумном веселье, все кроме Океана, который обнимал, содрогаясь от ужаса, мать свою Гею… Едва я вышла из волн родного мне моря, навстречу мне попался торжествовавший победу Крон. Откинув свой запачканный отчею кровью изогнутый серп, как зверь бросился на меня этот преступный отпрыск Урана и насильно заставил быть своею наложницей. От него родила я Пофа и Эроса, унаследовавших крылья отца. Кроме меня необузданный бог соединился также с Дионой, которую финикияне называют Белит и Реей, почитаемой в Иоппее, а кроме того и с другими титанидами. Я была счастлива, когда он ради них оставил меня…
К борьбе, возникшей затем у Крона и прочих титанов с восставшими против них Зевсом, Гадесом и Посейдоном, я была безучастна. Победив отца и воцарясь на Олимпе, Зевс, по требованию ревновавшей его ко мне сестры своей Геры, отдал меня, с согласия прочих богов, своему покрытому копотью сыну Гефесту. Это любимое детище обутой в золото Геры всегда было мне неприятно, и я мстила ему, деля ложе со многими другими богами. Когда же он, мучимый ревностью, застал меня однажды с Аресом, я велела жестокому как и отец его Эросу внушить хромоногому сыну волоокой богини несчастную страсть к Афине-Палладе. Плодом этой страсти был тайно воспитанный мудрой божественной полудевицею бог Эрехфей… Зевсу и его белорукой жене я отомстила, постоянно внушая Кронову сыну пылкое чувство то к той, то к другой грязной дикарке, которых он, ослепленный властью, моей, считал прекраснее гладко причесанной Геры. Ради внушенной мною любви царь богов не раз принужден был становиться быком, так же как его украшенный темною гривой брат Посейдон — морским конем или бараном.
Ставший царем подземного мира Гадес был много наказан за обиду мою тем, что женился на Персефоне. Эта богиня принесла ему много несчастья…
Но бессмертные боги скоро узнали о моих тайных делах и в свою очередь мстили мне, как могли. Едва удавалось мне полюбить кого-либо из смертных, олимпийцы тотчас же умерщвляли его. Обратившись вепрем Арест убил Адониса, аргонавт Бутэс умер в объятьях моих, благочестивый Анхиз был поражен преждевременной старостью…
И тебе также грозит, возлюбленный мой, их бессмертная зависть, и ты должен заплатить будешь жизнью за сладость объятий моих“, говорила она…
Да, высокие судьи, я знал, что меня ожидает, и не хотел покидать храма Киприды и ее божественных ласк до наступления рассвета, когда она ушла от меня, погруженного в сон… Когда я очнулся, богини уже не было возле, но я не хотел уходить, не прикоснувшись к прекрасному камню, из которого вышел его бессмертный двойник. В этот миг вошли прислужницы храма… Вот и все, священные судьи»…
До конца остававшийся верным своему нечестивому измышлению преступник умер, как было постановлено, под ударами бичей.
Сама богиня свидетельствовала о лживости рассказа его, так как до сих пор показывают богомольцам темные пятна на паросском мраморе изваяния в тех местах, где осмелился прикоснуться к нему пораженный безумием акарнанец.
Реставрация мифа
— Сын мой, — сказала царица острова Эи, чародейка Цирцея, высокому смуглому юноше с лицом хищной птицы, — ты уже вырос и возмужал. Пора тебе навестить отца своего, Одиссея. Некогда он прогостил у меня целый год и, уезжая, клялся, что вернется обратно. Свези ему, Телегон, вытканный много плащ и напомни о неисполненном обещании.
С этими словами Цирцея встряхнула уже готовую пеструю ткань с изображениями диковинных зверей, птиц и растений.
— Мать и царица моя, — отвечал, любуясь узорным плащом, Телегон, — давно самому хотелось мне попросить у тебя дозволения повидаться с отцом, но я не смел, боясь тебя прогневить; теперь же с радостью направлю я путь в ту сторону, куда ты мне велишь.
— Завтра утром ты наденешь чистый хитон, а нимфы принесут в твою лодку вина, хлеба и мяса. Дельфины тебя отвезут к берегам каменистой Итаки, которою правит твой славный отец. Возьми с собой этот меч. По серебряной рукоятке его узнает тебя Одиссей. В день нашей первой с ним встречи он хотел меня этим мечом заколоть. Передай твоему отцу, что я хочу показать ему дочь, Кассифону, которой он еще не видал… Привези мне царя Итаки, даже если бы ты застал его больным или близким к смерти. У меня найдутся средства вернуть его к жизни… Ступай!…
На другое утро Телегон взял свое копье с острым шипом морского ежа на конце, повесил через плечо данный матерью меч, попрощался с сестрой и, не смея беспокоить запятой варкою волшебного зелья Цирцеи, отправился в путь. Шесть пар темных дельфинов, неустанно ныряя в волнах, повлекли его лодку в туманную даль мимо там и сям встававших из моря пепельно-лиловых очертаний далеких островов.
К вечеру следующего дня сын чародейки был уже в виду окруженных шипящею пеною белых скал известковой Итаки. Войдя в небольшой спокойный залив, Телегон вытащил на берег лодку и спрятал ее в густых зарослях ивы. Дельфинов он отпустил, приказав им немедленно явиться на свист. Вскинув затем на плечи небольшую котомку и опираясь на копье, юноша взобрался по узкой тропинке на крутой откос скалистого берега и пошел наугад в сторону, противоположную морю.
Телегон долго брел в сгустившейся тьме вдоль пустынных полей и попадавшихся по временам оливковых рощ. Высокая каменная стена преградила дорогу молодому герою, но он, со звериною ловкостью, взобрался наверх и, спрыгнув затем на землю, очутился в плодовом саду большого загородного дома. Выбрав удобное место в кустах, сын Цирцеи свернулся клубком и мирно заснул…
