— Ясно, спасибо. Протокол операции потом посмотреть дадите?
— Вот оно, женское любопытство. Дам, куда ж деваться. Ну и последний вопрос — скажи спасибо шерифу. Насколько я понял, Харкнесс увидел на экранах камер, что неподалеку от города очередная перестрелка и едва разглядев, кого убивают, прихватил нескольких охранников и помчался спасать. Приволок тебя на руках, оплатил лечение. Признаться, удивил — раньше за ним не водилось склонности к абстрактному гуманизму.
— Вот как…
— Он тебе чем-то обязан?
— Нет.
Обязан… Я тоже не склонна к абстрактному гуманизму, несмотря на репутацию. Все как-то получается само собой. Вот и тогда…
Он сидел напротив и плакал Здоровенный мужик, шериф Ривет-сити, под взглядом которого даже самые отпетые буяны мигом становились тихонями. Плакал, поняв, что вся его жизнь, все его воспоминания — только иллюзия. Что нет шерифа Харкнесса, а есть лишь андроид с чужой памятью. А я смотрела на это и чувствовала себя палачом. Хотела докопаться до правды, а единственным способом оказалось пробудить воспоминания андроида, считавшего себя человеком. Хотела дойти до конца цепочки — получай. И что теперь ты будешь делать с той правдой?
Я не знала, что скажу Зиммеру, когда шла в лабораторию, где он поселился. Меня наняли найти андроида — я его нашла, но в кои-то веки ни результат, ни обещанное вознаграждение не радовало. С одной стороны, я всегда честно отрабатывала крышки нанимателя. С другой…
— Мистер Зиммер, боюсь, что ваше… имущество погибло. Вот все, что от него осталось.
Этот блок мне подсунула полубезумная тетка здесь, в Ривет-Сити. Я взяла только, чтобы отвязаться, чтобы не слышать больше ее пафосную речь о правах личности. Черт, какие права у личности могут быть в этом мире — разве что право сдохнуть молодым. Мне и сейчас было наплевать на "права". А вот на человека…
Зиммер оказался по-своему честен: полсотни крышек за труды. Он действительно искренне считал, что андроид — всего лишь машина. И оплакивал его, как творец оплакивает свой шедевр — уже думая о том, как будет создавать новый взамен утраченного. А я никак не могла выкинуть из головы лицо человека "Жена — это самое светлое, что было в жизни… пока она не ушла". Только жены у него не было.
Потом я сидела в баре на нижней палубе — в том, где почти никогда не было народа и медленно, мрачно надиралась газировкой. Задерживаться в Ривет-сити причин не было, а выходить в пустоши пьяной или с похмелья не в моих правилах. Но бар — единственное место, где можно найти хотя бы относительное уединение. Впрочем, похоже, я слишком много хотела. Эта чокнутая тетка уселась за стол, будто к давней знакомой:
— Господь вознаградит тебя за доброту.
— Иди к черту, — процедила я.
— Но я только хотела…
— Проваливай!
Она исчезла. Я выругалась, попросила счет.
Харкнесс вынырнул откуда-то из-за спины:
— Можно?
— Садись.
Видно было, что ему очень не по себе — впрочем, и я тоже не знала, куда девать глаза.
— Зиммер ушел из города полчаса назад. — Сказал, наконец, шериф. — Спасибо. Не ожидал — уже собирался делать ноги в темпе вальса.
— Я никогда не сдам человека работорговцу.
Он долго, пристально разглядывал меня. Наконец, спросил:
— А я — человек?
— Тебе решать. — Я поднялась. — Всего доброго.
— Подожди — шериф придержал меня за рукав и тут же отдернулся, точно испугавшись. Снял с плеча винтовку. — Возьми. Это лучшее оружие из всех, что у меня было… или что я помню, теперь уже и не разберешь.
Он с ума сошел. Говорят, когда-то меч для воина был едва ли не священен. Современному оружию до подобной сакральности, конечно, далеко, но… Оружие — это часть личности. Его цена не измеряется крышками. Я открыла было рот, чтобы отказаться, взглянула на Харкнесса, и поняла что отказываться нельзя. Приняла у него из рук винтовку и снова оторопела:
— Плазменная? Это очень редкая вещь… спасибо.
— Если нужно, могу показать, как с ней обращаться.
— Нужно. Никогда не имела дела с таким оружием.
Шериф улыбнулся:
— Пойдем, мы с ребятами устроили здесь тир на верхней палубе. Заодно и пристреляешься.
С этой винтовкой я потом не расставалась. Почти идеальное оружие, стоило только приноровиться. Она и сейчас… стоп.
— Док, мое оружие?
— Здесь, и оружие, и ранец — все прихватили. Он копошился где-то в углу под плеск воды и негромкое позвякивание инструментов. — Но до чего докатился мир — женщина, очнувшись, первым делом спрашивает не про внешность, а про оружие.
— Если бы то, сколько ты проживешь, зависело от внешности, а не от оружия, спросила бы. — Хмыкнула я.
— Вот и говорю: до чего докатился мир. — Доктор снова оказался рядом, я успела разглядеть шприц, но укола не почувствовала. — Впрочем, о том, как будешь выглядеть, можешь не беспокоиться — ссадина на лице затянулась, синяки сойдут через пару дней, а шрамов после стимпаков не остается… Хотя, наверное, это ты знаешь. Все, можешь мотать отсюда.
Я села, только сейчас заметив, что совершенно раздета. Оглядевшись — стесняться лечащего врача глупость несусветная — прошла к вещам, сваленным кучей в углу. Комбинезон, что был под броней, превратился в засохшую бурую тряпку — похоже, когда раздевали, его просто разрезали. Хорошо, что запасной есть. Оделась, навьючила на спину рюкзак и оружие, взяла в охапку броню — надо вычистить и отнести в починку.
— Спасибо, док. Сколько я вам должна?
— С Харкнессом расплатишься.
— Хорошо. Я потом загляну еще прикупить стимпаков, если вы не против.
— Какой дурак откажется от денег, — хмыкнул врач. — Ладно, до скорого… И постарайся ко мне больше не попадать.
— Мечтать не вредно, док — ухмыльнулась я в ответ. Закрыла за собой дверь и застыла, встретившись взглядом с отцом.
Он порывисто шагнул, обнял, притиснув к себе прямо вместе с броней, что я держала в руках.
— Жива… Слава богу, жива.
Я уткнулась носом в его ключицу, и разревелась.
Отец гладил по голове, шептал что-то, а я рыдала как девчонка — да я и стала снова девчонкой, ревущей у папы в объятьях. Только вот в последний раз я плакала у него на коленях лет десять назад. А сейчас… Легко лелеять обиду и фыркать, мол, мне никто не нужен, взрослая уже, когда рядом действительно никого. Но до чего ж обидно видеть что да, действительно волновался, и уверен, что любит… наверное, по-своему и вправду любит — но чего ж так холодно от этой родительской любви? Холодно, больно и обидно. Потому что никак не получается уложить им содеянное в то, что называется… Вот поэтому-то я и сторонилась Ривет-Сити.
