— Она уже взрослая, — уточнил Севастьян.
Кажется, до новоявленного папаши только сейчас дошло, что его девочке должно быть под тридцать.
— Хорошо бы встретиться… Кто меня просил найти? Анечка или…
— Лиза. Дочь ваша.
— Дочь… Чью же фамилию она носит, дочь-то?
— Елизавета Николаевна Морозова, — отчеканил Роман. Будто топором приложил. И при этом смотрел в упор, наслаждался тем, как лезвие входит в грудь.
— Морозова… Николаевна… Так это что… Колька Морозов ее отчим? Так это он… он меня вытурил и место занял? Ах сволота! Он к Анечке Судаковой клинышки-то подбивал, это точно. Осторожненько так все вокруг ходил. Приезжий, как и я. Но урод… И учился средне. И вообще… — весь средний. — Марк повертел стакан в руках, потом в ярости запустил им в стену. — Что ж, получается, я свою дочку этому подлюге уступил?
— И жену. И квартиру. И дочь, — уточнил Роман.
— У вас есть Лизин адрес?
— Нет.
— Не оставила?
— Нет.
— А как… вы ее найдете?
— Это уж наше дело. — Севастьян вновь наполнил стаканы.
— Значит, не хочет она меня видеть. Презирает. Брезгует. Так, что ли? А я ведь институт закончил после армии. У меня семь авторских… Я же лабораторией руководил… Но все вокруг сволочи… Ну и все… Отняли лабораторию, гады. А жена к главному на дачу ездила… Я ж в макетке потом два года сидел. — Он вдруг сник. — Ну, вот такой я. Какой есть. Я ведь меру знаю. Другие не знают, а я знаю. И от нее никогда не отказывался. Я и про Сашку сказал: пусть будет. Хороший парень у меня Сашка. Ему одиннадцать… с половиной. А его… я его на день рождения видел. Да…
Заговоренная вода кончилась. Марк вдруг решил вздремнуть, уронил голову на руки.
— Нет, мы его такого предъявить дочери не можем, — решил Роман, окидывая захмелевшего хозяина критическим взглядом. — Ни одна дочь, даже самая кроткая, не придет в восторг, если такой папашка на пороге ее дома появится. Она его тут же выставит. И нас вместе с ним. Да еще чем-нибудь тяжелым огреет. Сковородкой, к примеру.
— Что ты задумал? — Севастьян нахмурился. Когда у внука появлялось такое вот странное мерцание в глазах, а на губах ледяная улыбка, дед уже точно знал: учудит сейчас внучок такое, что ни одному темногорскому колдуну в голову не втемяшится.
— А надо его в ванной помыть. Причем хорошо вымыть. Основательно, — сказал Роман. — Ванна-то у них в квартире имеется.
— Э, так не пойдет! — Дед Севастьян повел из стороны в сторону указательным пальцем перед носом внука. — Нельзя так…
— Почему? Я же ничего особенного не собираюсь делать. Грязь хочу с него смыть, только и всего. К нему за тридцать лет всякое налипло.
— Нет, так не честно, ты его перед дочкой хочешь в ложном виде представить.
— Почему в ложном? Напротив, в истинном. Не герой, но и не подлец. Обычный человек. С высшим образованием к тому же. А все, что жизнь на нем оставила, все отпечатки многочисленных сапог и сапожек вода уберет. Почему, скажи мне, человека топтать — это честно? И испытания всякие ему придумывать, и мордой его в грязь — тоже честно? А как грязь с морды смыть — так обман?
— Ты за него все решаешь.
— А сам ты не решаешь за других как будто? А? И потом… — Роман усмехнулся. — Он из тех людей, кому нравится, когда за них решают. Вернее, не так. Когда им помогают решить. Подсказывают. Я уверен. — Он ухватил Марка за скудные волосы, приподнял голову, заглянул в обессмыслившиеся глаза. — Я уверен, — повторил — что наш друг Ладушкин каждый день встает с одной-единственной мыслью: «Кто бы помог мне со старой жизнью развязаться и новую начать…» Вот мы и поможем.
— У тебя связь с ожерельем потеряна. Еще неведомо, какую ты ему новую жизнь удружишь.
— Ничего страшного. Видишь, я его отыскал. Значит, и помыть смогу. Что ж тут сложного, небольшую помывку устроить? Лучше не спорь, а помоги.
Севастьян уступил. Нельзя было не уступить Романову напору.
Колдуны подхватили Марка под руки и повели в ванную комнату. Комната сия оказалась довольно грязной и холодной, а само корыто рыжее с черными пятнами: в ней жители коммуналки не только мылись сами, но еще и швабры мыли и половые тряпки полоскали. Пока Марк мирно посапывал в углу между дверью и раковиной, Роман наполнил ванну холодной водой почти до краев. Прошептал заклинание, тронул воду пальцем, и она вмиг покрылась ледком, после этого Марка подняли и погрузили в воду. Он дернулся, рванулся, хотел закричать, но тело уже вмерзло в лед, губы слепило ледяной коркой. Ужас отразился в глазах Марка. Он видел, что лежит замерзшей рыбиной в куске желтоватого льда, и при этом жив, и даже слышит и видит, во всяком случае видит своих гостей, они глядят на него и какие-то знаки друг дружке делают… А потом молодой, дерзко ухмыльнувшись (зубы у него такие же белоснежные, как и у старика), коснулся ногтем ледяной глыбы, что-то пробормотал под нос, и лед вмиг растопился. И уже не лед в ванной, нет, а кипяток; и пар валит от воды, и тело жжет, и…
И колдуны наконец подхватили Марка под локти и выволокли из ванной. Голого повели по коридору. Марк не понимал, что и как. Лишь чувствовал: жив. И тело почему-то не обморожено и не обожжено.
Соседка навстречу. При виде раздетого соседа завизжала и прикрылась полой халата, как будто это она голая.
— На, пей… — уже в комнате Роман протянул Марку стакан с водой.
От воды пахло странно: будто тиной немного. Марк проглотил. На вкус вода как вода. Но от нее сила такая побежала по жилам… ого-го какая сила!
— У тебя одеться есть во что? Какой-нибудь приличный костюм найдется?
— Костюм в шкафу. И рубашка белая. И пальто. — Марк блаженно улыбнулся.
А из тусклого зеркала напротив со стены улыбнулся ему в ответ смутно знакомый еще не старый человек с ровными белыми зубами и гривой черных с проседью волос.
* * *
Ночевали у Марка в комнате на полу. Ночью Роману снились его проклятые сны. Опять его отравлял дым, опять он тонул в проруби, а дед не мог его вытащить. Роман только теперь сообразил, что всякий раз просыпается после этого второго сна в гневе, злясь на деда за то, что тот не сумел его удержать, за то, что выпустил во время купания руку. Злость эта не проходила и после того, как ночной кошмар отступал.
* * *
На следующий день был дождь со снегом. Долго ехали в метро, потом пересаживались с автобуса на автобус, пока наконец не вылезли перед длинным как пенал домом.
— Неужели вы за все время ни разу так с Анечкой и не встретились? — поинтересовался дед Севастьян у Марка.
— Свиделись как-то. На улице. Мельком. «Здрасте»… «Здрасте»… И разошлись. Ни о чем я ее не спросил, а она ничего не сказала. Я на нее зол тогда был… Я обиды забывать не умею. Вспоминаю и злюсь… И на нее все время злился.
