И поднялась в светлицу гордая и взволнованная. И идти страшно и, что не пустят боязно, а того боле, что не справится.
В сумятице мыслей меж двух соколов заметалась, на одного на другого: что матушка-то говорила, кому настой варила? И чуть ладью не выронила, встретившись с голубыми хмарыми очами. Рука господаря перехватила посуду, удержала от падения. Парень на девочку уставился, вздохнул:
— Благо тебе славная дочь славной матери. Мне ли светлое питье принесла?
Дуса бы прочь побежала да не по чести то, вот и замерла, не зная, что говорить, что делать. «Помощница»! — закручинилась, а взгляд то к парню, то в обрат. Пригож сокол, ладен и видно чинен да строг. Она же словно бером учена — неуклюжа да дика. Стыд-то! И просипела опоздало:
— Вам господарь. Матушкой варено на поправу, на здравие.
— Ишь ты, — усмехнулся. Приподнялся морщась, испил. Отер губы, на девочку опять уставился. — Как же звать тебя величать дева рода Рана?
— Дуса наречена.
— А меня Ван.
— Благое имя, чистое.
Парень улыбнулся, прищурился:
— «Чистое»… Годов-то сколь тебе, славница?
— Тринадцать сравнялось.
— Малица еще.
— Так и ты Ван, руссов сын, не стар. К чему года мои помянул, посчитал? Не пира ли свадебного захотел?
— А ты против? — засмеялся. Дуса внимательно посмотрела на него и серьезно ответила:
— Подумаю.
— Что так? Аль не вышел чем?
Видно было не по нраву парню разумность девочки, иного он от нее ожидал, забавил деву да сам забавился, а та гляди, всерьез приняла да еще и осадила. По неволе Ван задумался, внимательней на Дусу посмотрел: хороша будет. Пару годов и женихи порог терема кнежу обобьют, сваты, что дождь по осени частить станут. И отчего по сердцу оттого словно резом царапнули?
Девочка заприметила хмурую складку на лбу господаря, смущение в лике и погладила парня по руке:
— Не кручинься, ты смеялся, вот и я посмеялась. Не в обиде оба.
— А если не смеялся? — спросил тихо то, что и не думал минуту назад. Что его за язык потянуло?
— Знать через пару годов обсудим, ежели не запамятуешь да другу невесту не сыщешь. Али она тебя, — улыбнулась озорно и светло, и парень в ответ не смог улыбки сдержать — взгляд-то у лебедицы теплый и ласковый, что у матери.
— Свезет кому-то с тобой, — прошептал. — Отчего не мне?
— А поглядим, — засмеялась неуклюжему сватовству. Что говорить — приятно, что за деву невестящуюся приняли. — Сперва на ноги встань, апосля женихайся.
— Не нужен хворый-то?
— Почто чернишь? — тут же потемнели глаза у девочки.
— Не серчай. Что говорю, не ведаю. Твоя правда славница Дуса, недужен я еще.
Девочка успокоено кивнула, ладью из рук забрала.
— Почивай. Спи-посапатко… — дунула ему в лицо. Ван только воспротивиться хотел, как заснул. — Ну, вот и ладно, — улыбнулась девочка, по голове сокола погладила. — А коль и вправду не забудешь, я подумаю.
Потом Хоша оглядела, пульс пощупала, дыхание послушала — ровное, только на полтона и лжет, отставая от нормального ритма. К завтра выровняется и проснется мужчина здравым.
И спокойно вниз пошла: чего ей тут? С хворыми щуры стараются, духи водяные огненные да травные. Разве ж крепче сыщешь знахарей?
В сенки нырнула пока взрослые за столом сидели и ее не видели. Кусочек хлебушка на лавку положила и прошептала:
— Выйдь друже, покажись хозяюшко.
Из тени в углу, недовольно шмыгая носом, появился маленький, с локоть, старичок в колпаке с помпоном, бухнулся на лавку сопя, ногами качать принялся.
— Мир твоему миру, Лелюшка, — молвила Дуса. Домовой шумно вздохнул, кивнул нехотя и цапнул тонкими длинными пальчиками хлебушек, жевать начал.
— А ничто, духмян, мягок. Балуешь ты меня девонька.
— Как не побаловать дружка верного. А скажи Леленька, все ли ладно в доме, вернутся ли братовья?
— И ты туды ж! Матушка Магия твоя о том трижды в день вопрошает и ты! Спасу нет о вас!
— Не серчай друже.
— А-а, — отмахнулся маленькой, как у младенца ладонью. Пожевал хлеб и качнулся к девочке, ухо вытянув. — Ну-кася, чего утаиваешь? Сердечко чего брыкается? А! Ведаю я тайну твою — Ван приглянулся.
— Вот еще, — плечиками повела. — А еже ли и так? Разве ж о том вопрошала? Хитер ты, Лелюшка. Давеча ты напроказил: Финне кудри заплел?
— Вздорная она, — сунул последний кусочек хлеба в рот домовой и строгости во взгляд напустил. А глазки-бусинки озорные, лукавые — смеются. Знать, не быть беды в доме.
И то ладно, — вздохнула девочка облегченно.
— Гляди матери не проговорись. Сам поведаю. Завтрева.
— Почто не сегодня?
— Хочу так.
— Норов у тебя, матушке подстать. Чего делитесь?
— С ней поделишься, — надул щеки. — Строга больно, не поозоруй, не попируй. Господарей полон дом навела, а мне вона даже с банником не посиди, лесовицу не побалуй. Что творится видала? А? Вота! Худо и вам и нам. Чую уходить придется, скрытничать.
— То-то ты не кажешься.
— Чужие в доме.
— Ой, «чужие»! То свои уже, Лелюшка. Ты бы приглядел, как у них со здоровьем сладится.
— А чего глядеть? На то другие твоей матерью приставлены. Все как она просила будет дадено.
— Ладно то.
— А вот ино неладно! — хлопнул ладошкой по скамье домовой. — Ты куды собралась, жалейка? Видано ли дело за живой дитю идти.
— Так не дитё уже — почти сватана, — улыбнулась ему Дуса.
— Ой, ты ж, надо ж, заневестилась! Само то время, ага!
— Не серчай, Леленька.
— А не серчаю, — надулся опять, ручки на коленочках сложил и вздохнул так, что ветерок по сенкам прошел. — Живую-то надо, это не спорю. Да-а. Была б в достатке, разве ж к щуром родовичи уходили?
— Матушка всю водицу в первые седмицы истратила.
— Знамо дело. Скольких подняла, голубушка… Токмо мал запас по этим временам.
— И ты это понимаешь. Видишь, Лелюшка, хоть как идти надобно. Врата поглядеть, живы набрать. Вы-то не собираетесь?
Домовой долго думал, ногами качал и поведал со знанием:
— Не торопимся. Чего нам покаместь? Мы-то завсегда укрыться успеем. Вам хуже. А врата чую худы. Лесовик даве баял — ихние с тех мест сюды идут. Кады да найгайны вовсю пируют, выживают исконцев-то. Повылазили. От беда! Чую запереть вас здесь хотят. Вот что, с тобой пойду. Чего вы без меня сможете?
— Да уж, Леленька, — засмеялась девочка.
— Смейся, смейся, вот защекочу ночкой-то, попомнишь.
— Нет, друже, ты не Веред.
— Ну-у, того еще помяни! Самый разгул ему таперича. Ладно-ть, спать пойду, — потянулся. — Разбудила ты меня.
Хитрец. Не спать он хотел, а исчезнуть до того как Финна появится — не любил он ее, а за что Дуса как не пыталась, выяснить так и не могла. Молчал домовой.
