— Однако на «японце» ездишь,— буркнул Виктор Антонович.— Отечественные машины надо любить.
— Как же их любить, если их тот, кто делает, не любит? — не согласился Павел,— Я как раз отечественными машинами в основном занимаюсь. И уазиками в том числе. Не одну до винтика разобрал. Все отечественные машины одной конструкции — «сделай сам» называется.
— Руки покажи,— потребовал майор.
— Пожалуйста.— Павел с улыбкой раскрыл ладони.
— Так... — Тесть презрительно прищурился.— Мозоли есть, а пальцы не сбиты.
— А зачем пальцы сбивать? — удивился Павел.— При хорошем инструменте да умной голове... В перчатках работаю. Руки мою. Ухаживаю за ними.
— Ухаживает он... — пробурчал майор,— Ты вон... за Томкой лучше ухаживай, совсем от рук отбилась девка.
Грохнул о стол стаканом, поднялся и вышел из избы.
— Вот и поговорили,— с облегчением выдохнула Томка.— Ты ему понравился.
— Да ну? — удивился Павел,— А мне показалось, что он придушит меня сейчас.
— Показалось,— улыбнулась Томка,— Он... добрый на самом деле.
— До жути добрый,— рассмеялся Павел,— Если в нем и была доброта, то он передал ее дочке без остатка. Кстати, что-то непохоже, что ты в этом домике выросла.
— Не в этом,— кивнула она с готовностью.— Последнюю квартиру продали, когда я школу закончила. Помоталась я по этим школам, повидала... разного, ни в одной больше пары лет не училась. Я ведь когда доучивалась, сама за собой смотрела. Отец в отставку вышел и уже двигал по этим своим газораспределительным станциям, а мамку я почти и не помню. Так... отдельные картинки словно. Может быть, он и злится на себя, что приглядывать за мной толком не мог. А там уж я и школу закончила. Тогда он продал квартиру, перебрался из-за Урала сюда и купил этот домишко. А на разницу я поехала Москву завоевывать.
— И завоевала? — Павел внимательно смотрел на Томку. Иногда ему казалось, что она чего-то недоговаривает.
— Жизнь покажет,— вернула жена на лицо улыбку, потянулась,— Да и разница была, прямо скажем, мизерная. Что уставился? Не нагляделся еще?
— Никогда не нагляжусь,— кивнул Павел,— Ты непохожа на отца.
— Значит, похожа на мать.— Она села напротив, подперла подбородок ладонями,— Или ты хотел, чтобы я была вот такого же роста, как батя, и с такой же физиономией?
— Я бы от страха давно уже умер,— сделал серьезное лицо Павел,— Да и в фехтовальном зале ты б зарубила меня. Пришла бы с двуручником и...
Томка прыснула, не сдержал улыбки и он.
— А фотографии какие-нибудь детские у тебя есть? Фотографии мамы? Детские рисунки? Я хотел бы посмотреть.
— Нет ничего.— Она прикусила губу, уставилась в окно.— Ничего не осталось. Нет, можно было бы найти каких-нибудь одноклассников, мотнуться на Сахалин, в Хабаровск, в Красноярск. Порыться в их альбомах, отыскать мою физиономию, но своего ничего не осталось. Мы тут с отцом вообще без вещей оказались: контейнер наш пропал на железной дороге, так и не отыскали его. А скорее, отыскали, да не мы. А знаешь, я и рада этому. Ничто не тянет, ничто не рвет на части. Зато я вся тут перед тобой, без прошлого. Вся здесь.
— Отец твой без акцента говорит,— заметил Павел.
— Так это мать моя из Прибалтики, а не он,— подмигнула мужу Томка.— Я ее язык раньше русского выучила. Когда мамка умерла, отец меня вообще не понимал. Я по-русски только в школе начала говорить. Имей в виду, что и ты будешь мой язык учить. Вот уж что у меня от мамы осталось, та к это язык. Хочу, чтобы мои дети не только русский знал ;и, но и родной. Вот научу тебя первым словам и буду требовать, чтобы дома со мной только на моем языке говорил!
— И ты думаешь, что напугала меня? — Павел поймал ее за талию и произнес несколько тягучих фраз.— Правильно?
— Смотри-ка! — обрадовалась Томка и перевела на русский: — «Извините, сейчас никого нет дома, но, если вы оставите сообщение, мы обязательно свяжемся с вами». Когда ты успел выучить? Я же пошутила, потом записала на русском. Зачем пугать твоих клиентов?
— Ты же знаешь... — Он прикоснулся губами к ее шее.— Клиенты не звонят мне домой.
— Тихо.— Она вырвалась из объятий, и Павел успел заметить мелькнувшую за окном тень.— Он этого не любит.
— Ну я же не его обнимаю?
Павел поднялся, взъерошил Томке волосы, подмигнул ей.
— Пойду налаживать контакт.
— Будь осторожнее.— Она шутливо зажмурилась.
Тесть стоял между кособокой банькой и домом, прижавшись спиной к неказистой беседке, попыхивал сигаретой, оглядывал огородик. Кусты смородины, крыжовника были подвязаны проволокой. Яблоньки побелены. На грядках под рукавами полиэтилена пробивалась первая зелень.
— Когда все успеваете? — спросил Павел.
Тесть обернулся, выпустил клуб дыма, медленно отчеканил:
— Мир не без добрых людей. Соседка помогает. Не за- бесплатно.
— Что это у вас?
В кулаке у тестя был зажат странный прибор, напоминающий миниатюрный отбойный молоток. Только рукоять его была разомкнута, да вместо хвостовика темнел раструб шириной в два пальца.
Газоанализатор,— проворчал тесть, свернул рукоять набок и сунул прибор в карман куртки, вновь затянулся сигаретой, не сводя косого взгляда с зятя,— Почистить собрался. Что делать будешь?
— Делать? — не понял Павел.— Так уже делаю. Живу. Работаю. Хочу растить детей. Потом внуков. Ну дом хочу построить. Деревья посадить. Много деревьев. Все же просто.
— Да ну? — криво усмехнулся тесть.— Проще не бывает. А здоровья хватит?
— Не жалуюсь,— твердо сказал Павел.— Вы не одобряете выбора дочери?
— Выбора дочери? — Тесть прищурился, бросил быстрый взгляд через плечо зятя.
Павел обернулся. Томка стояла в дверях домика, и на лице ее была написана такая тревога, что он почувствовал боль в груди. Она поймала взгляд Павла, улыбнулась, но тревога не исчезла, утонула в глазах.
— Мы поехали, папа,— сказала негромко.
Тесть отбросил сигарету, пошел к забору, поднял блок штакетника и стоял с ним в выставленных перед грудью крепких руках, пока Павел и Томка не уселись в машину, не выехали на узкую улочку и не укатили по пробивающемуся сквозь известняк подорожнику прочь.
Ехали молча. Уже у самой Москвы Томка сбросила ремень безопасности, наклонилась и уткнулась носом в плечо Павла.
— Все будет хорошо,— постарался он ее успокоить.
— Не сомневаюсь,— чуть слышно прошептала она.
В какой-то момент, стоя у машины и как бы разминая несуществующую сигарету, Павел понял, что тянет время. У него уже не было мастерской, возможно, что-то стряслось с Томкой, но именно там, в квартире, должен был наступить конец его прежней жизни. Ощущение было столь явственным, что ноги отказывались нести его наверх, наливались свинцом. И тем не менее он открыл дверь подъезда. Опасности вроде бы не было, там, наверху, его ждала не опасность, а ясность, но к горлу подступала легкая тошнота, словно ему предстояло неприятное и грязное дело. К тому же не проходил звон в ушах, и пальцы казались каменными, как никогда, хотя оставались мягкими. Павел ощупал каждый и даже прикусил слегка, до боли. Тяжесть и твердость не исчезли. Он тряхнул головой, чтобы сбросить накатывающий морок, несколько раз глубоко вдохнул и ускорил шаг, прижимаясь к стене и не спуская глаз с лестничного просвета.
