Баньши тревожила меня больше, чем нерешенная судьба Ландыш. Мне казалось, что Рохля отнесся к ней слишком легкомысленно. Вон сейчас, глядишь, задремал. Между тем, у твари явно было к нему что-то личное.
– Я когда-нибудь ее посажу, – буркнул Дерек, не открывая глаз. – Обязательно.
– А есть за что? И если есть, почему она до сих пор место занимает?
– Я ее уже в четвертый раз проверяю, Рен. В книгах-то у нее чисто… как будто. Это такая игра у нас с ней: азартная до смерти.
До смерти. Ключевое слово. Баньши находится со смертью в неприятно близких отношениях, и никакое другое существо не олицетворяет Смерть лучше, чем баньши. Размышляя о природе баньши непременно скатишься в размышления о природе Смерти. Если она споет Голосом Смерти, стоять пожилому троллю на зеленой лужайке, снявши шляпу над белым камушком, и ронять сентиментальную слезу в память безвременно усопшего инспектора Рохли. Ну и стоит ли того игра? Ну а что у нее уже голосовые связки на тебя зудят – это, извини, Дерек, невооруженным глазом видно.
Но ведь она не может спеть эту песенку по своему желанию? Голос управляет ею, а не она – голосом, из чего я вывожу, что голос ее и есть Смерть. Сама же баньши только средство озвучки, но отнюдь не воплощение Рока. Иными словами, пока Рохле не пришел его срок, песенка про него не сложится, а придет – так баньши и не захочет, а запоет. Все иное квалифицируется как убийство.
– Либо у нее две бухгалтерии, Рен – и однажды я это поймаю! – либо тетка имеет тут другой интерес. И интерес этот по-любому преступен.
– Почему там так мерзко? – в отчаянии вопросил я. – Я знаю, конечно, что бюджетных денег никогда не бывает достаточно, но… вот ты аудитор детских госучреждений, ты все работные дома видел. Там везде таково, или тут нечто особенное?
– У Марджори спроси, – резко ответил он, и сам же продолжил. – Везде примерно одинаково. Всюду тушеной капустой кормят. Только в документах не такая благодать. Там проще ворье ловить.
– Прежде меня не тошнило по туалетам-то, – сказала Мардж, будто обвиняя неизвестно кого.
– Просто ты уже уверена была, что никогда туда не вернешься. Видимо, это был твой самый большой страх.
– Ничего подобного! – взвилась наша полуэльфа. – Если б то был страх, я бы и до туалета не дошла. Тьфу! Ну, вы поняли… Чего мне там бояться? Нечего. Выросла там и живая на волю вышла.
– Ну… да, – вынужден был согласиться Дерек. – Тогда сделаем себе пометку на память, что от работных домов тебя просто тошнит. Договорились? И делать тебе там нечего. Да?
Мардж не ответила, а только нахохлилась еще больше и уставилась в окно.
* * *
– Мне не нравится аварийная статистика в вашем учреждении, мэм, – сказал я вежливо, но твердо. – Сами посмотрите. Раз в квартал у вас прорыв водопровода, а канализация засоряется каждый месяц. Краска со стен лезет, будто ее положили прямо на плесень!
Я дернул носом и добавил:
– И не говорите мне, что вот этот запах – с кухни!
– Пригорело, бывает, – невозмутимо ответила директриса. – У нас большие котлы, сами знаете: чуть погуще варево, не промесили как следует, оно и сгорело. Но чтобы вы не думали, будто это всем сойдет с рук, дежурные по кухне воспитанники будут наказаны. Это их недосмотр.
Ну да. А если кто на мокром кафеле в туалете поскользнулся и голову об унитаз разбил, так это вина того, кто воду разлил. И почему-то интуиция мне подсказывает, что разливают часто. Ах нет, это не интуиция, это Марджори Пек из прошлой временной петли, о которой она на этом кругу и понятия не имеет.
– Мэм, я хотел бы поговорить с вашим брауни.
– Прямо сейчас? Едва ли это возможно. Он стар и болен, и, сказать по правде, равнодушен и ленив. К тому же он получил инвалидность, а с нею – право на сокращенный рабочий день. Воевать с ним бесполезно, другого у нас нет, и я вижу его так редко, что иной раз сама сомневаюсь в том, что он у нас есть.
Теперь понятно, почему капуста пригорела!
– Насколько я понимаю в повадках брауни, – а я должен понимать, если прикидываюсь техэкспертом, – он не может выйти прочь с подведомственной территории. Что же он делает, и почему я не могу его увидеть?
– Спит он, – баньши показала в усмешке большие желтые зубы. – Забился в валенок и дрыхнет в подвале среди труб. И ничто – даже пожар! – не сможет его разбудить. Поверьте, я пыталась.
Поверю. Но попытаюсь.
* * *
Баньши спустилась со мною вниз, но ползать среди труб в поисках заветного валенка с важным свидетелем предоставила мне, сама же осталась в скудно освещенном главном проходе.
Их подвал походил на страшный сон, но я и не ждал другого. Из переплетенных труб сочилась вода и собиралась в лужи на полу, клочья изоляции висели до земли, а сама земля была настолько сухой, что походила на пыль. Вода почти не впитывалась в нее и лежала поверху, неестественно выпукло, и масляно блестела. Сами же трубы были переплетены столь часто и так низко, что я едва-едва пролезал меж ними с фонарем и отгонял от себя мысли о путешествии по драконьим кишкам. Судя по всему, их штатный брауни не слишком велик. Случись и вправду пожар, найти и спасти его будет непросто.
При пожаре о нем, скорее всего, и не вспомнят. Не допустить возгорания, между прочим, его прямое дело, но едва ли спящий в валенке брауни способен что-то там предотвратить.
Я прочесывал подвал, двигаясь зигзагом и борясь с ощущением, что уже был на этом месте. Первый найденный мною валенок оказался пустым. Во втором, заткнутом между потолком и трубой, проходящей поверху, на первый взгляд хранился кусок старой стекловаты. Зажав его под мышкой, я выбрался к баньши, терпеливо ожидавшей меня.
– Это?
Она пожала костлявыми плечами, при этом шевельнулись складчатые крылья, сложенные за спиной.
– Я не различаю валенки.
Я потряс валенок, сначала несильно, потом постучал по нему, затем перевернул, и наконец, в полной мере осознавая неделикатность своего поступка, просто зацепил пальцем «стекловату» и вытянул весь пучок на скудный свет.
Он упал на пол, и из него высыпались в пыль несколько сухих косточек.
– Он мертв, – сказал я. – И уже давно. Разрешите представиться, инспектор Реннарт, городская полиция, отдел магических преступлений. Вам придется ответить на несколько неудобных вопросов, мэм.
Она посмотрела на меня, и хищный рот ее скривился в сардонической усмешке.
– Я не желала ему смерти и не причиняла ее.
Причем я не услышал лжи в ее голосе, и это меня озадачило.
* * *
Это была слишком значимая находка, из-за нее вся история с цветочной феей повернулась по-другому. Мы не могли арестовать баньши, потому что у нас на руках не было ни мотива преступления, ни доказательств, что она совершила его. У нас даже не было уверенности в том, что смерть наступила по неестественным причинам.
