Храбры и древорезы выпили по чину за здравие старенького царя-батюшки Берендея и заговорили о событиях прошлой ночи. Да и вообще о нынешних временах. Вздыхали, охали, почесывали в затылках…
– Померещилось мне, что ли, под утро… – пожаловался в недоумении Кудыка. – Будто лешие по слободке шастали…
Румяный Докука уставил на него синие очи и заморгал. Многое, многое проспал он сегодняшним утром…
– Ничего не померещилось, – буркнул храбр постарше, именем Чурило. – Еще как шастали!.. Сам видел…
– Дык… это… – опешил Плоскыня. – Они же к жилью не подходят!
– Подойдешь тут, когда такое творится! В лесу-то, чай, еще страшней было, чем в слободке…
– Да-а, дела-а…
– Обнаглели лешие! – сказал обиженно синеглазый красавец Докука. – Мало того, что сами шубу наизнанку носят, так еще и других выворачивать заставляют! В лес войдешь – переобуться изволь, с левой ноги на правую…
– А не переобуешься?
– А не переобуешься – перетемяшат [28] поленом, отволокут в чащу да и бросят. Выбирайся потом… Это у них теперь «лесом обойти» называется. Совсем стыд утратили. Дерево вырубить – шесть берендеек им выложи…
– А не пять? – усомнился Кудыка.
– Пять? В том-то и клюква, что шесть…
Несколько мгновений Кудыка сидел неподвижно. Остолбуха нашла. Медленно повернулся к храбрам.
– А вы-то что ж, дружинушка хоробрая? – упрекнул он их с горечью. – Нет, чтобы взять да и очистить лес от погани от этой… единым махом…
Те насупились, крякнули.
– Очистишь тут, как же! – проворчал степенный Чурило. – Думаешь, боярину нашему ничего от них не перепадает? От леших-то…
Наивный Плоскыня ахнул тихонько, с ужасом глядя на храбра. Кудыка же с досады чуть не плюнул.
– А ежели князь узнает? – подмигнув, тихонько спросил Докука.
– Князь?.. – Чурило приостановился и царапнул искоса недобрым взглядом пьянчужку за дальним концом стола. – Сказал бы я тебе, да лишние бревна в стенах есть…
Примолкли, нахмурились. Потом налили по второй и выпили кстати за здравие князя теплынского Столпосвята со княгинею.
– И земля вон намедни тряслась… – вздохнул удрученно молодой курносый храбр, именем Нахалко. – С терема боярского маковка упала…
Древорезы встревожились.
– Котора маковка?
– Правая…
– А-а… – Покивали, успокоились. – Ну, это капель не на нашу плешь… За правую мы не ответчики…
В этот миг на дальнем конце стола наметилось движение. Оглянулись и увидели, что пьянчужка, упершись широко расставленными руками в дубовую столешницу, пытается встать. Бровь – заломлена, глаз – поперек.
– Кто… бревно?.. – осведомился он с угрозой. – Ты… кого тут… бревном?..
Все ждали с любопытством, что из этого выйдет, но суставы у пьянчужки подвихнулись разом, и он вновь тяжко сел на лавку, взболтнув нечесанной головой. Так ничего и не дождавшись, вернулись к разговору.
– Маковка… – усмехнулся Чурило. – Хорошо хоть терем устоял!.. Земля-то на чем держится? На трех китах… Вот один из них, стало быть, хвостом плеснул, а в загривке-то – отдается… Ну и земля, знамо дело, колеблется… Она ж как раз на загривке у него и лежит. Не шутка, чай…
Скрипнули петли входной двери, и на пороге возникло облако пара, а в нем отмерзший Шумок. Словно бы и не битый. Весь, как всегда, переплюснутый, искривленный, только что щека и шапка – в инее. Торжествующе оглядел присутствующих.
– Думали, помер? – спросил он негромко, и личико его озарилось злодейской радостью. – А я вот взял да и пришел!..
– Дверь прикрой, изверг! – гаркнул желтоглазый хозяин. – Кружало выстудишь!..
Шумок притворил дверь и, заметно приволакивая ногу, приблизился к онемевшим берендеям, сел.
– Кто убивал, тот и поит, – объявил он, без стеснения беря ковшик, что поближе.
Остальные переглянулись, поерзали, посопели и, махнув рукой, кликнули хозяина, чтобы принес еще одну посудину.
– Живуч, – скорее одобрительно, нежели осуждающе изронил Чурило. – Пополам перерви – двое вырастут…
– Это что!.. – пренебрежительно молвил Шумок, осушив полный ковшик и лихо обмахнув усишки. – Вот на Ярилин день меня, помню, всей слободкой топтали…
– Так ить… затопчем когда-нибудь… – жалостливо на него глядя, сказал Плоскыня.
– Правду не затопчешь! – гордо отозвался Шумок и разлил остатки вина по ковшикам. – Выпьем за правду, берендеи!.. Правдой свет стоит…
Все несколько одеревенели от такой здравицы. Чурило – так даже поперхнулся.
– Стоит… Рушится он, а не стоит! Девать уже некуда правды твоей!..
И опять вовремя вмешался молодой Нахалко.
– А вот еще сказывают… – таинственно понизив голос, торопливо заговорил он. – Из преисподней навьи души на белый свет вылезать начали… Мертвецы то есть…
Все вздрогнули и уставились на курносого храбра.
– Это как?
– А так. Открывается, сказывают, в земле дыра и лезет оттуда такой весь черный, чумазый и с кочергой…
– Так какие же это мертвецы? – возмутился Докука. – Если с кочергой – значит бес!.. Про хвост ничего не слыхал? Хвост-рога были?..
– Да нет, точно мертвецы! – зардевшись, горячо заспорил курносый. – Признали одного сволочане… Согрешил он когда-то против солнышка, ну и сбросили его, значит, волхвы прямиком в преисподнюю… А он, вишь, обратно вылез…
С дальнего конца стола послышался внятный смешок, и все, кроме припавшего к ковшику Шумка, опять обернулись. Пьянчужка сидел, подперев по-бабьи щеку, и глумливо разглядывал бражников.
– А в хрюкальце? – грозно спросил Плоскыня.
Пьянчужка не ответил, но внимание сосредоточил теперь на нем одном. Аж колебался, болезный, как отражение в воде, до того начекалдыкался. Плоскыня крякнул негодующе и отвернулся.
– Вот она, правда-то! – возликовал тем временем Шумок, пристукнув по столу донышком повторно осушенного ковшика. – Еще и мертвецы из-под земли лезут! По всему видать, последние времена настали…
– Да ты погоди… – остановил его рассудительный Кудыка. – Волхвы-то что говорят? Что никакого конца света не будет…
– Волхвы! – Шумок скривился. – Ты вон спросил его, какое завтра солнышко встанет – четное или нечетное… Много тебе он ответил?
– Н-нечетное… – выговорил вдруг пьянчужка, снова вскидываясь над дальним краем стола.
Берендеи примолкли и в который раз всмотрелись в незнакомца, правда, попристальнее.
– А ты почем знаешь? – нехорошо прищурился Чурило.
Другой бы мигом опомнился, уловив опасный блеск из-под мохнатых сурово сдвинутых бровей. С княжьей дружиной шутки плохи. Однако пьянчужке, видать, давно уже море [29] было по колено. Окинув храбра охальным взглядом, он презрительно скривил рот и вдруг испроговорил такое…
