Он коснулся одного из волнистых гребней, которыми были украшены края столика, и произнес заклятие. Появилось миниатюрное изображение Гильгеда в домашней обстановке.
Гильгед стоял в кухне своего особняка Трум и распекал повара. Вместо привычного сливово-красного костюма на нем красовались широкие красно-розовые панталоны, стянутые на талии и лодыжках кокетливыми черными бантами.
Черную блузу украшал десяток искусно вышитых красных и зеленых птиц. Кроме того, Гильгед сменил прическу и теперь носил волосы, собранные в пышные букли над ушами. Удерживали все это сооружение на месте две роскошные рубиновые шпильки, а венчало прическу шикарное белое перо.
— Быстро же Гильгед покорился диктату высокой моды, — заметил Риальто.
Ильдефонс вскинул руку.
— Слушай!
С экрана донесся тонкий голос Гильгеда, дрожащий от гнева:
— …заросло сажей и грязью. Может, во время моего предыдущего получеловеческого существования такое и годилось, но теперь все изменилось, и я вижу весь мир, включая и эту кошмарную кухню, в совершенно ином свете. Впредь я требую неуклонного соблюдения порядка! Все углы и поверхности необходимо отдраить до блеска, а то ишь, развели тут грязищу! Далее! Произошедшая со мной метаморфоза может кое-кому из вас показаться странной, и, полагаю, вы начнете отпускать дурацкие шуточки. Так вот, у меня исключительно острый слух, и шутить я тоже горазд! Не говоря уж о Кунье, который бегает вокруг на своих мягких лапках, помахивая мышиным хвостом, и пищит при виде кошки!
Риальто коснулся гребня, и изображение Гильгеда померкло.
— Прискорбно. Гильгед всегда был франтом, да и настроение у него, если припомнишь, иной раз менялось непредсказуемо. Что ж, ничего не попишешь. Кто следующий?
— Давай заглянем к Эшмиэлю. Уж он-то никак не мог переметнуться на их сторону.
Риальто коснулся выступа, и столик показал Эшмиэля — тот стоял в гардеробной в своем дворце Силь-Соум. Прежде облик Эшмиэля славился полной и абсолютной контрастностью: правая сторона тела была белой, а левая — черной. В выборе одежды он руководствовался тем же самым принципом, хотя покрой ее нередко бывал причудливым, а подчас и фривольным.[2]
Осквальмировавшись, Эшмиэль не утратил вкуса к разительным контрастам, однако теперь, похоже, пристрастия его разделились между такими тонами, как синий и лиловый, желтый и оранжевый, розовый и коричневый: именно в эти цвета были одеты манекены, выстроенные вдоль комнаты. На глазах у Риальто с Ильдефонсом Эшмиэль принялся прохаживаться туда-сюда, приглядываясь то к одному из них, то к другому. Ни один из них его не впечатлил, и сие обстоятельство, очевидно, приводило мага в состояние нескрываемого раздражения.
Ильдефонс тяжело вздохнул.
— Эшмиэль определенно потерян для общества. Давай стиснем зубы и посмотрим, что стало с Гуртианцем и Дульче-Лоло.
Столик показывал одного волшебника за другим, и в конце концов у Риальто с Ильдефонсом не осталось никаких сомнений: осквальмация поразила всех до единого.
— И ведь ни один даже ни на йоту не расстроен! Упиваются осквальмированностью, будто это благо! Разве мыс тобой стали бы так себя вести?
Ильдефонс поморщился и дернул себя за светлую бороду.
— Просто кровь в жилах стынет.
— Значит, мы остались одни, — задумчиво протянул Риальто. — И решения предстоит принимать нам.
— Это не так-то просто, — по некотором размышлении отозвался Ильдефонс. — Удар нанесен. Будем ли отвечать на него ударом, и если да, то как? И вообще, зачем? Мир доживает последние дни.
— Но ко мне-то это не относится. Я — Риальто, и такое обращение меня оскорбляет!
Ильдефонс задумчиво кивнул.
— Важное замечание. Я — Ильдефонс и не уступаю тебе в горячности!
— Более того, ты Ильдефонс Наставник! И должен употребить законную власть!
Ильдефонс взглянул на Риальто из-под снисходительно полуопущенных век.
— Совершенно верно! И я возлагаю обязанность претворять мои указы в жизнь на тебя!
Риальто пропустил это высказывание мимо ушей.
— Я тут подумал о камнях-иоун.
Ильдефонс выпрямился в своем кресле.
— Что ты задумал?
— Ты обязан объявить конфискацию камней-иоун у всех осквальмированных из политических соображений. Тогда мы устроим хроностазис и отправим сандестинов забрать камни.
— Гениально, но наши товарищи нередко проявляют недюжинную изобретательность в выборе тайников для камней.
— Должен признаться в одной маленькой слабости — для меня это нечто вроде интеллектуальной игры, если хочешь. За многие годы я определил местоположение всех камней-иоун, находящихся в распоряжении членов нашего объединения. Ты, к примеру, хранишь свои в сливном бачке в уборной за рабочим кабинетом.
— Это недостойно, Риальто. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах следует побороть щепетильность. Итак, настоящим я конфискую все камни-иоун, находящиеся в собственности наших бывших товарищей, подвергшихся влиянию магии. Теперь, если ты воздействуешь заклинанием на континуум, я вызову моих сандестинов Ошерла, Ссика и Уолфинга.
— Можно привлечь к этой задаче и моих Топо с Белльюмом.
Конфискация прошла даже чересчур гладко.
— Мы нанесли важный удар! — заявил Ильдефонс. — Теперь наша позиция ясна, мы бросили захватчицам бесстрашный и открытый вызов!
Риальто осмотрел камни и нахмурился.
— Хм, нанесли удар, бросили вызов. И что дальше?
Ильдефонс раздул щеки.
— Самым благоразумным решением было бы затаиться и переждать, пока Мирте не уйдет.
— Но если она отыщет нас и вытащит из укрытий, на нашей репутации можно поставить крест. Каланктус определенно не стал бы так поступать, — буркнул Риальто.
— Тогда давай подумаем, как поступил бы Каланктус, — сказал Ильдефонс. — Неси «Абсолюты» Поджиора, он посвятил Мирте целую главу. Прихвати еще «Декреталии» Каланктуса и, если есть, «Каланктус: средства и образ действий».
Заря еще не занялась. Небо над Вильдой окрасилось оттенками сливового, аквамаринового и темно-розового цветов. Риальто захлопнул железную обложку «Декреталий».
— Ничего. Каланктус описывает неукротимый женский дух, но как бороться с ним, не упоминает.
— Я тут наткнулся на один любопытный отрывок. Каланктус уподобляет женщину Чиаейскому океану, который гасит яростный напор Андиподального течения, огибающего мыс Прям, но исключительно в хорошую погоду. Если ветер хотя бы немного меняется, на поверхности безмятежного с виду океана вздымается десяти- и даже двадцатифутовый вал, несущийся вдоль берегов мыса обратно, сметая все на своем пути. Когда же равновесие восстанавливается, океан, как прежде, мирно принимает течение. Ты согласен с такой трактовкой женской души? — процитировал Ильдефонс, листавший «Учение Каланктуса».
