Каррик упал на колени.
Перед воротами толпилось огромное количество горожан, и у каждого из них в руках было оружие – сабли, пики, ножи, лопаты, топоры. Тысячи металлических лезвий блестели в лучах восходящего солнца.
– Ур-р-а-а! – пробежал по толпе восторженно-голодный вопль. Лица собравшихся горели гневом и ненавистью.
В конце дороги на холме, где пересекались две дороги, стояла гильотина, ее силуэт отчетливо выделялся на фоне сине-серебряного неба. Рядом с ней ждал человек в черном плаще, выразительно опершись о рычаг смертоносной машины.
– Приветствую вас этим ясным утром, люди Л'Мораи, – выкрикнул Кукольник. – Вы готовы казнить этих двух врагов мирных и честных граждан?
Толпа ответила криками приветствия и бряцанием оружия.
Каррик вцепился в ногу Кукольника и начал слезливо умолять об освобождении. Не обращая на него внимания, хозяин Карнавала склонился к Марии:
– Теперь видишь, как они любят убивать?
Стараясь подавить страх, Мария ответила:
– Ты можешь видеть это. Я – нет.
Вдруг глаза Марии пронзила боль. Свет! Она несколько раз моргнула. Она снова могла видеть. И первой картиной, которую она увидела, была озверелая толпа, здания, которые высились за спинами людей, ухмыляющиеся лица и холодная гильотина, которая ждала ее. Она задрожала и схватила Кукольника за руку.
Почти ласковым голосом Кукольник проговорил:
– В моей власти простить твои грехи, дорогая. Уроды дали мне много полномочий – охранять, править, убивать и возвращать из мертвых.
Мария не могла переносить его слов, но ее глаза, которые так долго были слепыми, отказывались закрываться. Она помнила эту улицу с детства: тут было множество лавочек – кондитерских, булочных, овощных, кафе, где играли музыканты. Она вспомнила, как однажды шла с отцом из сыроварни и легкий ветерок играл его седыми волосами. Она вспомнила и другой день: тогда она стояла плечом к плечу с другими горожанами, и все они с нетерпеливым голодным любопытством ждали убийства. У нее закружилась голова.
Тут образы померкли, Кукольник загремел цепью, освобождая Каррика и толкая его к разъяренной толпе.
Жалобно всхлипывая, Каррик рванулся вперед. Встретив первый же удар, он метнулся назад к дверям Совета. Но горожане догнали его, и в утреннем воздухе зазвенело оружие. Удар сабли, пришедшийся по плечу, свалил Каррика с ног. Старик, который держал саблю, не успокоился, он бросился на бывшего мясника и ударил еще раз, так что Каррик полетел на мощеную мостовую. Урода окружила толпа, все кричали, вопили, каждый норовил ударить, уколоть или порезать его.
– Убить его! Сломать ему шею! Размозжить по площади мозги!
Воинственные крики сопровождались яростными воплями и взрывами смеха. Граждане славного Л'Мораи смешали ряды, нанося удары по упавшему на спину и ревущему от боли мяснику. Через толпу пробился мальчишка без переднего зуба, он весь раскраснелся от возбуждения и усилия – ведь он полз между ногами взрослых, но все-таки его маневр удался, он начал пинать Каррика ногами. Увидев, какое ему это доставляет удовольствие, какая-то сердобольная домохозяйка отступила, чтобы мальчику было удобнее убивать.
Мария отвела снова зрячие глаза от страшной картины, но ужасные образы не исчезли: она помнила другие, прежние казни, множество других казней. Она помнила, как стояла в такой же толпе рядом со своим молчаливым отцом. Она тоже кричала угрозы связанным пленникам, проталкивалась в первые ряды, чтобы нанести хотя бы один удар. Она всегда приходила на такие мероприятия с собственным камнем.
Отец запретил держать в доме какое-либо оружие, но ему приходилось присутствовать на казнях, потому что этого требовал закон. Иветта вела себя по-другому. Она прекрасно себя чувствовала в возбужденной толпе, она любила крики триумфа и плач побежденных, их мольбы о помощи, которые только побуждали казнящих к более изощренным пыткам. Каждый удар, который ей удавалось нанести, каждую кость, которую ей удавалось сломать, каждую каплю крови, исторгнутую ею из несчастной жертвы, она считала маленькой победой над злом. Она участвовала в очищении Л'Мораи от чудовищ в человеческом обличье. После казней улицы Л'Мораи казались ей спокойнее и чище, добрее и дружелюбнее, они были мирными. Убийство очищало их, унося в потоке ненависти неприязнь и зло. После казни она всегда прекрасно спала.
Опустив руки и снова открыв глаза, Мария прервала воспоминания. Теперь она смотрела на все иным взглядом. По знаку какого-то толстого человека толпа отступила от бездыханного тела, тот кивнул кому-то в конце улицы. Послышались вопли тех, кто стоял дальше по пути к гильотине:
– Оставьте и нам немного! Не ломайте ему ноги!
Когда мучители отступили, Каррик не двинулся. Он истекал кровью, его кожа была теперь раскрашена красно-сине-черными пятнами. Одна рука была неестественно вывернута. Но он не умер – грудь вздымалась, он дышал. Увидев, что он не хочет двигаться, старик, командовавший мучителями, подошел к жертве и ткнул его пикой в спину.
– Вставай, вставай, ты, кусок мяса, – крикнул он. Откуда-то появились вилы, и он провел всеми зубцами по окровавленной спине Каррика.
Толпа ответила одобрительным шумом. Улюлюканье усилилось, когда Каррик испуганно вскочил, попытавшись опереться на руку, которая отказывалась повиноваться.
Старик подтолкнул его вилами. Теперь Каррик снова был во власти толпы, и на него набросились с удвоенной силой. Убийство продолжалось.
– Они ненавидят нас, – пробормотала Мария, не веря своим глазам.
Кукольник опустил глаза, удовлетворенно окинул ее оторопелое лицо и ответил:
– Ненавидеть проще, чем любить. Города строятся на ненависти.
Увидев, что и вторая рука Каррика повисла как плеть, Мария отвернулась, не в силах вынести ужасного зрелища. Она дрожала, онемевшие руки покрыл холодный пот страха.
– Я не хочу умирать.
Корявое лицо Кукольника растянулось в ухмылке.
– Придется, моя дорогая. Это судьба всех уродов Карнавала.
– Что? – выдохнула Мария. – Ты сказал, что оставишь им жизнь!
– А я и не буду убивать их, – ответил Кукольник рассеянно. – Но они все равно умрут. Я не могу отпустить их просто так, иначе они нападут на город. Они умрут от голода на арене или сойдут с ума и начнут убивать друг друга.
– Лжешь, – отозвалась Мария. Голос ее дрожал от ярости, которая сразу вернулась, наполнив ее сердце мужеством.
– Нет, – ответил Кукольник, качая головой, подобие улыбки не сходило с его отвратительного лица. – Я весьма человечен.
– Ты не можешь дать им умереть. Уж лучше восстанови порядки Карнавала. Сделай все так же, как было до пожара… Сделай все что угодно, только не допусти убийства.
