Всех выживших после недавней бойни охватило чувство беспросветной, полнейшей и абсолютной безнадежности. Так плохо может быть, только когда наступит Рагнарёк, вырвутся из глубин земли огненные йотуны, волк Фенрир пожрет солнце и грянет Последняя Битва!
Епископ машинально пересчитал тех, кто ухитрился выбраться из дружинного дома – их осталось очень немного. Гундамир, Алатей, насмерть перепуганный Северин. Однако мальчишка держится, старается не показывать вида – понимает, что если проявит слабость, моментально потеряет уважение варваров.
Хенгест внешне невозмутим, но его пальцы, сжимающие рукоять меча, побелели, на лбу вспухли жилы. Ют готов снова броситься в бой, несмотря на то что победить не сможет.
Унферт – ну надо же, успел спастись! – производит впечатление человека неживого, ходячего мертвеца. Взгляд отсутствующий, лицо синее, с угла рта стекает нитка слюны. Хродульф, наследник власти безумного дяди, черен будто африканец – лицо закопчено, волосы наполовину сгорели, кольчуга разодрана. Чудом успел выскочить, истинным чудом!
Рядом с ним двое совсем юных безусых данов, им тоже несказанно повезло. Гуннлаф-годи растерян, дышит тяжело, постоянно вытирает грязный пот – молодой годи пережил сегодня самое тяжкое потрясение за свою недолгую жизнь.
* * *
Вот и все воинство. Десять человек, из которых настоящих бойцов всего лишь половина. И собака, конечно – принадлежащий Беовульфу римский пес стоит, расставив лапы, рядом с вандалом и низко урчит, наблюдая за Гренделем, расхаживающим всего в сотне шагов поодаль. Троллю хватит нескольких мгновений, чтобы расправиться со всеми…
Что делать дальше, не знал никто. Ни многоопытный Хенгест, ни рассудительный епископ Ремигий не решились приказывать другим. Может быть, окажись сейчас в Хеороте Беовульф…
– Тихо! – поднял руку Гундамир, хотя все молчали и не шевелились. Только Фенрир едва слышно дает знать, что пес в любой момент готов пожертвовать собой, защищая людей. – Что там такое? Со стороны восхода?
В ночи звуки разносятся далеко, чуткий Алатей кивком подтвердил: кто-то приближается к Хеороту, причем очень быстро. Северин, не обладающий столь же острым слухом, как у варваров, напрягся – он помнил ужасную тень второго монстра, наблюдавшего в тумане за Гренделем.
Вскоре звук стал различим, он оказался привычным и неопасным: стук лошадиных копыт по мерзлой земле и камням. Алатей понял, что к холму идут два всадника, на галопе. Дал знак остальным, что угрозы никакой – нечисть, галиурунны и лошадь несовместимы настолько же, как вода и огонь. Конь – священное животное, способное учуять зло и отогнать его!
Грендель встревожился. Чудовище остановилось возле крыльца Оленьего зала, за которым зиял темный провал – тролль выломал обе створки притвора, – затем поднял морду, взглянул на разгорающийся пожар (пламя распространялось по крыше, занялась центральная балка), оперся руками о землю и породил гневно-озадаченный стон.
Немыслимо, невероятно! Никто не рискнет приехать во владения Хродгара среди ночи! Даны, да и все окрестные племена отлично знают о Проклятии Оленьего зала, ни единый здравомыслящий человек не посмеет явиться сюда после заката! А эти двое торопились – на свой страх и риск гнали лошадей в темноте.
Вскоре на склоне холма начали осыпаться камни – тяжело дышащие лошадки поднимались к Хеороту.
– А я знал, что Беовульф обязательно придет, – громко сообщил Гундамир, ничуть не опасаясь привлечь внимание Гренделя. – Он любимец богов. Беовульф и закончит эту великую битву!
По мнению Северина, ночная битва была какой угодно, но только не «великой» – впрочем, его мнение никого не интересовало. Все как один подались вперед – гаут спрыгнул с лошади у «божьего столба», перебросил поводья Эрзариху и крикнул:
– Не вмешивайся! Жизнь Гренделя принадлежит мне! Стой, где стоишь!
Рядом с троллем даже высоченный и широкий будто медведь Беовульф выглядел жалко – ни дать ни взять шестилетний мальчишка, собравшийся напасть на могучего воина!
– «Жизнь Гренделя принадлежит мне»? Как это понимать? – вдруг проговорил Ремигий на латыни. – Что он собирается делать?
Беовульф меча не обнажал, больше того, на нем не было кольчуги и шлема. Он подошел почти вплотную к чудовищу, Гренделю было достаточно вытянуть лапу, чтобы коснуться когтями гаута. Нападать тролль не торопился – впервые за все минувшие годы он видел человека, не бежавшего от него и не хватавшегося за оружие при виде тролля! Вовсе наоборот, Беовульф был спокоен и сосредоточен, он не проявлял и тени страха.
– Уходи, – громко сказал Беовульф. – Уходи в море, навсегда. Великан Эгир примет тебя в свою семью – ты родственен великанам глубин… Тебе нечего делать здесь, на земле. Хватит крови и смертей.
Ошеломленный Грендель попятился. Глаза сияли двумя льдинками.
– Я дарю тебе жизнь и не требую виры за убитых тобой. Уходи.
Вместо ответа монстр нанес мгновенный удар кулачищем, сверху вниз. Беовульф отскочил и снова не взялся за клинок.
– Уходи, – в третий раз повторил гаут. – Иначе ты погибнешь.
Троекратное предложение мира по обычаям варваров было такой же удивительной редкостью, как и скала из чистого золота. Военные вожди могли пойти на подобный жест или из безмерного уважения к противнику, или зная, что возможная битва неугодна богам и противна закону.
Такое в истории войнолюбивых и свирепых германцев, для которых беспощадная кровная месть была обыденностью, а сражения веселили душу и радовали богов Асгарда, случалось крайне редко – Ремигий вспомнил единственный достоверный случай из внесенных в хроники, когда готский рикс Аларих, христианин арианского исповедания, три раза предложил мир императору Феодосию, чтобы не наносить оскорбления чтимым и арианами, и кафоликами христианским святыням.
Армии варваров не начинали боя, если встречались возле священных рощ или в праздники наподобие Йоля или Солеви – боги обидятся. Предложить, равно и принять мир перед поединком тоже допускалось, но при строго определенных условиях… Нельзя ведь допустить, что Беовульф чтит убийцу-тролля как прославленного воителя, почтенного жреца или старейшину – это решительно невозможно!
Грендель словам гаута не внял, пускай даны и утверждали, будто чудовище мыслит и умеет говорить подобно человеку, пускай речь его неразборчива и груба. Напротив, он снова ударил и снова промахнулся – черные когти оставили на камне четыре глубокие борозды.
Четырежды повторять не велит закон. Беовульф выхватил меч, попутно сорвав с ремешков и отбросив ножны, они будут только мешать. Лезвие Хрунтинга полыхнуло яркой серебряной полосой, отразив звездный свет.
