Ее рука у ворота платья горничной пришла в движение, расстегивая пуговицы.
Часы уронили каплю, звук падения которой оказался неожиданно громким. Хисвет воскликнула:
– Приготовься!
Тишина стала особенно напряженной. Груди темноволосой горничной, хотя и свисали, были столь же упругими и аккуратными, как у блондинки, только соски побольше и поярче, цвета только что вычищенной меди. Хисвет немного поиграла с ними.
– Сколько ударов? – тихо, но до ужаса деловито спросила Четверка. – Всего?
– Тес, я еще не решила. Тебе тоже должно понравиться. И, судя по тому, как поднялись и затвердели твои соски, тебе и впрямь нравится, хотя ты и прикидываешься напуганной. Даже кожа вокруг них мурашками пошла. А когда я ласкаю твои титьки, ты должна вздыхать и постанывать от удовольствия.
Еще одна капля упала в чашу.
– Раз! – воскликнула Хисвет, затем предупредила Тройку:
– Опять сгибаешь ноги. – Оторвавшись от грудей девушки, она вытянула руки и толкнула ее коленки наружу.
Мышелов бросил из своего укрытия взгляд на круги, расходившиеся по воде от упавшей капли. Ему вдруг подумалось, что вряд ли он случайно оказался в таком удобном месте, откуда все видно как на ладони, и от этой мысли ему стало не по себе. Неужели это дело рук Хисвет? Догадалась, что это он, или кто-то другой из ее бывших тайно следит за ней? Может быть, она затеяла все это с целью заставить его потерять бдительность?
«Нет, – сказал он себе, – я сам все усложняю. Это просто видение – из тех, что посылаются в усладу погребенным заживо в их последние минуты, если они, конечно, не окажутся такими же живучими и изобретательными, как я». Он не сводил глаз с обнаженной Четверки, которая, пританцовывая от возбуждения, так что ее маленькие упругие груди прыгали, выбирала позицию вблизи дрожащего от страха и напряжения зада Тройки, на глазок прикидывая наиболее подходящее для замаха хлыстом расстояние. Девушка вся раскраснелась, и, можно поспорить, вовсе не от смущения.
Плюх – снова сказали водяные часы.
– Два! – отозвалась Хисвет. Она положила ладонь на шею Тройки и, притянув к себе ее красное от натуги лицо так, что между ними осталось расстояние не шире ладони, скороговоркой произнесла:
– Сейчас мы снова поцелуемся: тебе это поможет перенести боль, а я почувствую, как боль входит в тебя. Не сгибай колени. – С этими словами она притянула лицо девушки еще ближе к своему и впилась ртом в ее губы. Свободная ее рука продолжала теребить груди брюнетки.
Третье плюх сопровождалось тонким свистом и приглушенным воплем. Тройка взбрыкнула ногой. «И все ради меня, милашечки вы мои», – подумал Мышелов. Голубые глаза Четверки помутились от возбуждения. Она глубоко и шумно дышала. Занеся было хлыст для следующего удара, она вовремя вспомнила, что нужно дождаться условного сигнала.
Хисвет отпустила голову Тройки, давая ей возможность отдышаться.
– Прелестно, – сказала она ей. – Твой визг проник мне в горло, точно божественная пряность. – Затем другой девушке:
– Отлично, девочка. Продолжай в том же духе, дитя мое.
Троечка крикнула:
– Хессет, помоги мне! – призывая ланкмарскую богиню Луны. – Прикажи ей остановиться, демуазель. Я сделаю все, что ты захочешь.
Хисвет ответила:
– Тише, девочка. Пусть твоя Хессет даст тебе смелости. – С этими словами она вновь притянула голову девушки к себе, жадными губами заглушив ее вопли. Свободной рукой она уперлась в колени горничной.
Три звука повторились в прежнем порядке. Тройка взбрыкнула так, что ее движение больше походило на прыжок. Мышелов почувствовал, как приподнялась его крайняя плоть, устыдился и напомнил себе о необходимости дышать ровно.
Как только губы Хисвет расстались с губами Тройки, горничная взмолилась:
– Прикажи ей перестать, она убьет меня, – и тут же, не в силах больше сдерживать негодование, добавила:
– Демуазель, ты знала, что она не крала камня. Ты позволила мне солгать.
Рука Хисвет, ласкавшая груди девушки, захватила кусочек плоти как раз между ними и одновременно сжала, вывернула и дернула вниз. Та завопила.
– Умолкни, глупая шлюха, – прошипела хозяйка. – Тебе ведь нравилось мучить ее, так помучайся теперь сама. Дурочка! Неужели тебе не понятно, что горничная, предавшая другую горничную, так же легко предаст и хозяйку? Я требую от своих слуг подлинной верности. Четверочка, наподдай ей как следует.
Ее губы сомкнулись с губами истязаемой в ту же секунду, когда новая капля упала в воду и раздался очередной удар. Когда хозяйка выпустила голову горничной, та не могла вымолвить ни слова: слезы душили ее. Хисвет, смахнув соленые капли со щек, сунула руку в карман.
Тут Мышелов с удивлением поймал себя на том, что эта сцена становится ему неприятна: он бы даже закрыл глаза, но извращенное любопытство и неумолимо твердеющий член не дали ему этого сделать.
Хисвет начала отчитывать горничную:
– Еще одно требование, которое я предъявляю моим горничным: они должны быть готовы для любви, когда мне заблагорассудится. Вот почему они обязаны всегда быть опрятными и хорошо выглядеть. – Промокнув лицо Тройки огромным носовым платком, она прижала его к носу и приказала:
– Сморкайся. Не хватало мне только твоих соплей.
Троечка повиновалась, но ощущение несправедливости происходящего взяло верх над благоразумием, и она заблеяла:
– Но это нечестно. Совсем нечестно.
Ее слова и тон произвели странное впечатление на Мышелова. Он вспомнил имя восьмой любовницы, которое ни за что не приходило на память ему совсем недавно. Двадцати двух или трех лет как не бывало, и вот он уже лежит обнаженный на кушетке в частном покое трактира «Серебряный Угорь», что в Ланкмаре, а Фрег, горничная Ивлис, изумительно прекрасная в своей безупречной юной наготе, мерит шагами комнату, слезы катятся у нее по щекам, и повторяет те же самые слова таким же точно тоном.
Он хорошо помнил, как все было, – никогда ему этого не забыть. Случилось это недели через две после похищения инкрустированного драгоценными камнями черепа Омфал, – он и Фафхрд благополучно выбрались тогда из Дома Вора, оставив менее удачливых сражаться с вырвавшимися из забытой крипты скелетами прежних магистров Ордена, жаждавшими мести за оскверненную святыню. Унесенные ими камни составили весьма приличную добычу, к которой добавилась еще и Ивлис, умопомрачительная рыжеволосая танцовщица. Он овладел ею через две ночи после приключения в Доме Вора, хотя это и было не легко. У Ивлис была горничная, Фрег; Фафхрд и он негласно считали ее частью добычи Северянина. Но этот болван упустил удачный момент, промешкал и в конце концов, похоже, даже досадовал на Мышелова за то, что тот оставил ему лакомый кусочек, робкую девочку, которую достаточно было подтолкнуть к постели – и дело сделано. (Надо сказать, что, когда речь заходила о любовных похождениях, в девяти случаях из десяти Фафхрд выказывал необъяснимую медлительность.) Прошло еще две-три ночи, но вое оставалось по-прежнему. И тогда Мышелов, злой на весь Невон – и на Фафхрда в том числе, – раздраженный сверх меры неблагодарностью друга, воспользовался случаем и уложил девчонку в постель (что, кстати сказать, оказалось не так и легко). И вот на третье или четвертое свидание она словно с цепи сорвалась: обвиняла, что он якобы напоил ее в первый раз и воспользовался ее беспомощностью, утверждала, что любила Фафхрда и была уверена в его ответной симпатии, кричала, что они, наслаждаясь зарождающимся чувством, не спешили торопить события, сокрушалась, что Мышелов, обманом овладев ею, сделал ей ребенка и теперь все погибло. И хотя Фрег по-прежнему оставалась для него безумно привлекательна, он разозлился и заявил, что у него давно вошло в обычай проверять добродетель девиц, положивших глаз на Фафхрда, и что до сих пор ни одна еще не выдержала испытания на верность, а она и вообще проявила себя хуже всех. И тут она разрыдалась и произнесла именно те слова, которые только что вырвались у Троечки. На следующий день маленькая дурочка скрылась в неизвестном направлении, Фафхрд впал в глубокую меланхолию, Ивлис вконец остервенела, а он так никогда и не решился рассказать кому-нибудь о роли, которую он сыграл во всей этой истории.
