Крэйн не жаловался. Наоборот, если бы ему предложили занять место возницы, он скорее всего лишь сплюнул бы под ноги. Какие-то колючие отростки засохшего растения, которое раньше носило название чести рода Алдион, удерживали его от выполнения грязной работы, хотя сам он прекрасно понимал, что для урода с черными губами тайлеб-ха по-настоящему грязной работы не существует. Большую часть времени он дремал под навесом, не обращая внимания на окружающее. Когда с ним находился Нотару, оба демонстративно не смотрели друг на друга, не говоря уже о том, чтоб переброситься парой слов. Между двумя изгоями, добровольно променявшими людское общество на изучение собственных мыслей, не могло быть связи. Когда приходило время Нотару брать поводья, его место занимала Лайвен. Рано постаревшая акробатка тоже не славилась болтливостью, но время от времени они переговаривались между собой.
Времени между привалами было много, достаточно для того, чтоб он узнал ее лучше. Лайвен не изменилась, и ее манера поведения и речь остались прежними, но как раскрывается, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, древесный цветок ястэ, так и она открывала новые черты. Кроме усталости и безразличия в ней обнаружилась злость. Не похожая на злость Крэйна, кипящую и стремительно выплескивающуюся в самый неожиданный момент откуда-то из пылающих черных глубин, а злость разочарованной и ничего уже не ждущей женщины, вся жизнь которой прошла между пылью перегонов и грязными взглядами ревущей толпы — едкая, прозрачная струйка яда между слов, тонкая и многогранная. Лайвен не делала секрета из своих чувств — членов калькада она презирала, что было заметно даже по ее взгляду, лишь к Тильту испытывала что-то вроде смущенного уважения, и то, как полагал Крэйн, скорее признавая его право сильнейшего и хозяина, чем из-за каких-то человеческих качеств. На жизнь она смотрела хладнокровно, как бойцовый хегг, ничего не ожидая и ни с чем не считаясь.
Калькад двигался семнадцать Эно и шестнадцать Уртов.
РОЖДЕНИЕ БЕЙРА. НЕДАЛЕКО ОТ СЕВЕРА
— Здесь немного людей. Это даже не город, просто небольшой поселок голов в сотню. Себер еще на двести этелей к югу, до него сегодня не успеть.
— Бедноват, — осторожно заметил Крэйн, оглядывая поселок с нальта.
— Что делать… — Хеннар Тильт, владелец калькада, развел руками. Сегодня на нем был его лучший вельт из прочной двухслойной ткани и новые сапоги. — Мы изредка останавливаемся здесь, место надежное, хоть и не денежное.
— Представление?..
— Да. Много не заработаем, но на пару Эно хеггам корма хватит. И тут есть вода.
Поселок казался крошечным даже по сравнению с тремя небольшими коробками нальтов, замершими у окраины — просто большой неровный круг из старых шалхов и неприкрытых землянок, напоминающих оставленные загадочными существами бездонные норы. Под редкими невысокими деревьями укрывались от света небольшие поля олма, в единственном загоне ворочались несколько шууев.
Люди, долгое время пристально наблюдавшие за остановившимся калькадом из своих прикрытых рванью нор, стали осторожно приближаться. Впереди шли воины, отличавшиеся от прочих лишь стисами, а то и просто дубинками, ни о каких кассах, конечно, не могло идти и речи.
— Дети. — Крэйн быстро осмотрел приближающееся воинство. — Если кто-то из них рискнет выйти против меня, я не дам ему и вздохнуть.
Тильт смотрел куда-то в сторону, постукивая пальцами по висящей на поясе фляге.
— Тебе придется, — сказал он. — Иначе тебе не видать и гроша.
Крэйн повернулся к нему.
— Что это значит?
— Это значит, мой любезный урод, что выиграть я разрешаю не больше, чем один из трех поединков. Один из трех — это самое большее, даже для города. А здесь крошечный поселок.
— Вы хотите, чтобы я поддавался?
— Я хочу чтобы люди, заплатившие деньги, остались довольны. Мы оба понимаем, что если ты будешь драться в полную силу — им не справиться, даже если они навалятся на тебя скопом. Люди — это самые жестокие и в то же время жалкие звери, Крэйн. Они не любят боль и унижение, но готовы изрядно заплатить, чтобы их испытал другой. Зрителя не станут платить за то, что ты переломаешь им руки и ноги. Они платят только за чужую кровь.
Знаешь, иногда интересно подмечать общечеловеческие слабости на примере таких вот незаметных городков. Внешне все иначе, а внутри — точный слепок со всего человечества, верно?..
— Я не буду подставляться под удары черни. — Крэйн даже сам удивился, до того спокойно и тихо звучал его голос. — Я не воин, но я и не мишень для отработки ударов. Если хоть одна тварь прикоснется ко мне дубинкой, я переломаю ей каждую кость по два раза, а остатки примотаю к полозьям.
Тильт посмотрел на него, и Крэйну показалось, что ледяной взгляд пробил его мозг и уперся в затылок. Ему нечего было противопоставить этой все сметающей силе и уверенности. А в молчании Хеннара Тильта, даже в его позе, сквозила именно сила. Не черная рваная волна, которая пенится внутри человека, привыкшего брать чужие жизни, а почти полная ее противоположность — ровная, гудящая от напряжения, похожая на заливающий землю пронзительный белый сзет.
— Если тебя ударят — ты примешь удар. Если тебя ударят сильно — ты упадешь. Вот и все. Калькад — это не то место, где стоит щеголять принципами. Если зрители платят деньги за то, чтоб разукрасить твое лицо в красный цвет, это их право. Парень, если бы я хотел насладиться превосходным поединком на эскертах, я бы пригласил дружинника из тор-склета, а не стал бы создавать калькад. Чтоб перебить этот сброд, хватило бы и Садуфа. Но я взял тебя. Ты понимаешь зачем?
— Потому, что я урод? Потому, что избивать меня им будет приятнее? — Крэйн хрипло засмеялся, чувствуя, как тягучая струя ненависти и отчаяния выносит из тела последние теплые крохи силы.
Ему действительно стало смешно, хотя вряд ли он смог бы сказать, что вызвало смех.
— Ты не глуп, — спокойно кивнул Тильт, всматриваясь в подходящих к нальтам. — Именно поэтому. Люди любят, когда кто-то еще уродливее, чем они. Им нравится чувствовать себя не самыми последними тварями под светом Эно. И тем охотнее они вымещают злобу на тех, кто оказался ниже них хотя бы на ступень. Закон калькада и закон всего человечества.
— Значит, стоять под ударами…
— Стоять ни к чему. Работай. Дерись. Но — до предела. После него, когда видишь, что зрители начинают уставать — заканчивай. Принимай удары, когда приложатся крепко, падай. Думаю, тут ты разберешься без моей помощи. И не бейся и полную силу — никто не поверит потом в твой проигрыш. Дерись как привык, но помни — из трех боев победить ты можешь только в одном.
