Чернава пожала плечами.
– А что ж тут советовать, княже? Отдай ты боярышне Докуку, да дело с концом!
– Ишь ты, как у тебя все просто!.. – с невеселой усмешкой укорил ее князюшка. – Жениху-то тогда отказать придется… Греку!..
Чернава в недоумении воззрилась на Столпосвята.
– Зачем же отказывать, княже?.. Не надо ему отказывать. Играйте свадебку, как мыслили… Одно другому не помеха. Муж – мужем, а Докука – Докукой…
Глава 21.
Последний вечер царства
Изрядно подрастеряв с той памятной лютой ночи хозяйскую надменную стать, Бермята и Вражина вели себя ныне с теплынцами чуть ли не заискивающе – чуяли, лоботесы, что вот-вот минет их златое времечко. Задерживать изделие на перевалочной лунке было им запрещено распоряжением самого Родислава Бутыча, так что становилось совершенно непонятно, зачем они вообще нужны здесь, под землей. Робко потоптавшись вокруг готового к прогону солнышка и дерзнувши издать некое одобрительное покряхтыванье, оба поспешно удалялись в свою клетушку где, расстегнувши голубые, слегка уже полинялые зипуны, извлекали в тоске из-под стола извечную нашу сулею доброго вина.
Видно, Родислав Бутыч просто о них забыл. А вот вспомнит ненароком – да и погонит в три шеи из преисподней: возить, как встарь, золу – только уже не с Теплынь, а с Мизгирь-озера. Эх, жизнь… Улыбнулась единожды да и отворотилась снова…
За стенами клетушки постоянно слышались глухие удары и скрежет, причем оба прекрасно знали, кто это там и зачем содрогает недра земные. Теплынские землекопы из погорельцев пробивались к промежуточной лунке, насыпали наканавники, укладывали дубовые ребра и уплотняли щебень, топча его тяжкими двуручными чурбаками…
И вот однажды ночью что-то разбудило Бермяту с Вражиной… Вообще-то спать им о ту пору не полагалось – каталы Люта Незнамыча вот-вот должны были подать изделие на осмотр. Но приунывшие сволочане давно махнули на службу рукой и часто даже не вылезали из клетушки, чтобы хоть для виду оглядеть светлое и тресветлое наше солнышко…
Итак, оба привскинулись на лавках, переглянулись тревожно и вдруг уразумели: шум за стеною смолк. Означать это могло лишь одно – земляные работы завершены.
Бермята с Вражиной выскочили наружу и со всех ног кинулись к участку осмотра. Четное солнышко уже громоздилось в лунке, но теперь справа его нежно овевал прохладный дневной свет, нисходящий из покляпого ведущего к кидалу отнорка. На стыке двух участков с напряженными рожами стояли каталы Родислава Бутыча. Ждали, что произойдет дальше. Передадут им изделие или же укатят вверх по новому рву?..
– Ну, чего рты поотворяли?.. – прикрикнул на них угрюмый сотник теплынцев Чурыня Пехчинич. – Принимай давай!..
Сволочане перевели дух и мигом канули с лампами во мрак, разбираясь по рабочим местам. Теплынские каталы вышибли из-под изделия клинья, и превеликое дырчатое ядро размером с двупрясельный дом медленно двинулось накатанной старой дорогой, тяжко ударяя броневой заплатой о дубовые ребра и с каждым переплевом пути наращивая прыть. Может, показалось, но на этот раз бездна выла и грохотала с каким-то особенным надрывом…
Из сволочан перед лункой остались теперь лишь Бермята да Вражина.
– Ну, что, други?.. – неожиданно по-доброму, словно бы затосковав перед разлукой, обратился к ним Чурыня и даже приобнял обоих за плечи. – Не поминайте лихом…
Мягко развернул их и подтолкнул легонько, направив в ту сторону, куда только что ушло, грохоча, латаное солнышко. Растерявшись, они сделали несколько шагов по наканавнику и оглянулись. В ров спрыгнули рабочие в кожаных передниках. В руках у каждого была треугольная зодческая лопатка. Сверху им подали камни, раствор, и на глазах у Бермяты с Вражиной рабочие вывели первый ряд стены, коей суждено было навеки отделить теплынскую преисподнюю от сволочанской.
– Что ж вы?.. – весь перекривившись, сказал им с горьким упреком Вражина. – С заплатой, значит, нам спихнули, а себе, значит, то, что поновей?..
Теплынцы насупились, не ответили и принялись шлепать камни в раствор с ожесточенным усердием, словно стыдясь присутствия этих двух лоботесов.
Покряхтели сволочане, покряхтели да и поплелись в клетушку. Связали скарб в два узелка, со вздохом оглядели на прощанье сырые стены и направились к девятому, если считать от лунки, залому, где начинался лаз, прокопанный наверх каталами еще в незапамятные времена – к притулившемуся на сволочанском берегу ветхому кружалу…
Выбравшись на ясный свет, прищурились, огляделись. Справа желтела успевшая подвыгореть Ярилина Дорога, слева зеленело чисто поле. Счастливое нечетное солнышко (отныне уже чужое навсегда) остывало, клонилось к западу, приодевши мутную порожистую Сволочь алыми отсветами… Отчетливо чернел на теплынском крутом берегу очерк метательной махины…
– Слышь, Бермята… – расстроенно позвал Вражина. – А что ж они стенку-то класть начали, не спросясь? У них-то, может быть, все и готово… А у нас?.. Вдруг у нас еще и конь не валялся?..
Бермята помолчал, покатал желваки. Последний вечер царства берендеев сиял напоследок так приветливо и такая вокруг была разлита ясность, что с невеликого взлобья, на котором стояли оба сволочанина, они легко могли различить не только блеск Мизгирь-озера, но даже и алую клюковку паруса у подножия остроконечной Ярилиной горы.
– А им оно любопытно?.. – процедил со злобной усмешкой Бермята. Сплюнул, переворошил на ладони оставшуюся денежку и, махнув рукой, двинулся к ветхому, серому от древности кружалу.
* * *
А по ту сторону Сволочи в хорошо знакомом просторном подвале собирались теплынские розмыслы и сотники. Выглядело обширное подземелье по-старому да по-прежнему, как при царе-батюшке, только вот народу малость поубавилось, а на месте излыса-кудреватого Родислава Бутыча ныне восседал острокостый и прямой Завид Хотеныч. Или, как его звали за глаза, Кощей. Будь глава теплынской преисподней более честолюбив, он, конечно бы, назначил встречу в своей рабочей клети у Теплынь-озера. Но подвал располагался совсем рядом с кидалом, что было для Завида Хотеныча куда важнее.
– Медлить боле нельзя, – отрывисто говорил он. – Завтра или послезавтра сволочане доведут свой ров до ума, и, ясное дело, задержат у себя нечетное изделие, четное же оставят нам… Поэтому я своей властью отдал приказ: сразу после прогона того солнышка, что с заплатой, отгородиться от них глухой стеной… Первые четыре ряда камней уже выложены…
Слушали его, поеживаясь. Знали, знали, к чему клонится дело, давно знали, и все же обдало холодком, когда про стену-то услышали… Все, стало быть! Отрежешь – не приставишь…
