Ознакомительная версия.
Величка ударила еще.
И – еще раз.
И еще.
Раз за разом, раз за разом, раз за разом…
Ведьма била… взрезала сама себя нещадно. Хрипя, смеясь и, вероятно, вовсе не чувствуя боли. До самой кости рубила, рвала каменным осколком податливую плоть и пускала в темную воду струящуюся кровь.
Кровь пала в воду Кровь ушла в воду.
А потом вода… Там, в глубине… В самой… Эржебетт показалось, будто что-то там шевельнулось. Показалось? Шевельнулось?
А бледнеющие губы Велички уже быстро, словно опасаясь не успеть, шептали нужные слова.
– А-ун-на…
Эржебетт расслышала первые звуки древнего заклинания.
– Гу-хать-яп-паш…
И – дальше.
– Пакх-тью-эф-фос…
Потом бормотание сделалось нечетким, неразборчивым. Но Эржебетт и не пыталась больше ничего разобрать. И уж тем более – запомнить. Потрясенная, шокированная, ошарашенная, она просто смотрела. И просто слушала. Как…
Снова и снова…
Нещадно полосуя обломком камня, зажатым в правой руке, предплечье левой, Величка в исступлении выла нужные слова. Торопясь сказать все.
А когда не стало сил выть – шептала севшим охрипшим голосом. И все полосовала, полосовала… Стремясь нанести больше ран. Желая выпустить в мертвые воды больше живой крови. Как можно больше.
Ведьма-мать с трудом, с превеликим трудом держала на ногах холодеющее тело. Вся вода у берега была в бурых разводах, казавшихся ночью вовсе непроглядной чернью. А Величка продолжала истязать себя. Бормотание ее становилось все менее внятным. Ведьма уже не осмысленно, будто в горячечном бреду выталкивала из себя неведомые слова.
И даже когда слова были сказаны и повторены неоднократно, она продолжала резать себя. Молча.
Прикусив губу. Прокусив губу. Насквозь. И с подбородка беснующейся Велички в воду тоже капала кровь. Роковая кровь Изначальных. Вместо слез боли страха и отчаяния.
Слезы сейчас лила Эржебетт. Дочь, наблюдавшая за последним колдовским обрядом матери, беззвучно рыдала на берегу озера. А там, далеко внизу, впрочем, и не так далеко, на безжизненное плато уже вползала огненная змея горящих факелов. Голова змеи…
Скоро, совсем скоро саксы будут здесь. Скоро увидят, скоро услышат, скоро узнают…
Ослабевшая Величка пошатывалась.
– Ма-ма! Ма-ма! Ма-а-а-ама! – скулила Эржебетт, не отводя взгляда от левой руки матери. Рука превратилась в кровавую тряпку, в ошметки, в рваное месиво.
Текли кровь и слезы. Кровь – в воду. Слезы – на камни. Крови было больше. Много больше. Но поток ее уже истощался. Поток слабел. Едва-едва пульсировал. И вот…
Острый обломок камня – влажный, скользкий, красный, исщербленный о кость, выпал из ослабевших пальцев. Неслышно ушел под воду.
Величка сделала шаг назад. И еще один. И – упала. Навзничь, на спину. Так и осталась лежать. Истерзанная, будто изжеванная зубами неведомого зверя рука чуть подрагивала на камнях.
А кровь все стекала – по камням в воду.
А уже пролитая кровь… Щедро пролитая кровь. Очень щедро… Кровь темными щупальцами расплывалась в темной воде. Извивалась причудливыми кольцами – смыкающимися и размыкающимися. Кровь, словно живое существо, а может, и впрямь – живое, ожившее в этих мертвых водах – тянулась ко дну, через которое проведена залатанная уже единожды кровавая же черта.
Кровь медленно, лениво опускалась сверху вниз. В темноту. В глубины озерного мрака.
Факелы, разгоняющие ночь, поднимались. Снизу – из темного ущелья. Наверх. На плато.
Факелы спешили.
От того, кто… от того, что поспеет первым – огонь или выплеснутая в Мертвое озеро живая руда, зависело многое. Судьба плачущей юницы. И судьба целого обиталища. Хотя нет. Уже – нет. Уже ничего не зависело. Потому что все уже произошло.
Мертвое озеро, подкрашенное кровью, раскрылось прежде, чем факельные огни достигли его берегов. Задолго до того раскрылось.
Как это произошло?
Просто.
Просто вода взбурлила.
Просто из глубин, потревоженных кровью Изначальных, поднялись невидимые руки. Или клинки. Или стены. Просто озеро расступилось, разомкнулось. Разорванное, рассеченное, раздвинутое.
Просто во взбухшей и вышедшей из берегов воде появился проход. Широкий – не один десяток всадников проедет стремя в стремя, длинный – от края до края озера. И вниз.
Просто обрывистый, резко уходящий в водные глубины берег обратился в крутой, не укрытый ничем склон.
Склон вел на дно. Неживое, каменистое, чистое, без водорослей и тины. А там, на дне, в гигантском темном котле багрово поблескивала черта. Широкая. Жирная. Толстая. Рудная черта. Та самая, проведенная в незапамятные времена истинной, неразбавленной кровью Изначальных Вершителей, навеки отделившей людское обиталище от чуждого мира темных тварей. Навеки, однако не до скончания веков. Не навсегда.
Ближе к середине кровавая полоса заметно истончалась. И – истонченная – тянулась по дну десятка на два-три шагов. Здесь, именно здесь границу миров вскрывали. Однажды. Давно. Еще при гордом дакийском царе Децибале, во времена Румейской империи.
Здесь – вскрывали, а после – латали.
Здесь на потревоженную древнюю и могущественную кровь Изначальных под неизменные звуки-знаки-слова магической формулы ложилась не столь древняя и не столь сильная кровь их потомков.
Тогда она сделал свое дело. Заперла Проклятый проход: Снова. Но лишь до сегодняшнего дня. Ибо сегодня в Мертвое озеро попала кровь потомка потомков. И над пролитой кровью вновь произнесено заклинание.
И вот…
И то, и другое – и кровь, и слово опять рвали рудную черту в самом тонком, в самом уязвимом ее месте. Прохудившаяся, наспех закрытая граница, ощутив прикосновение ведьминой крови и ведьминых слов, поддавалась. Истончалась еще более. И – размыкалась.
В одном месте.
В другом.
В третьем…
Куски и клочья рудной черты истаивали быстро: быстрее, чем тает упыриная плоть на солнце. Свежая кровь размывала кровь, пролитую ранее. Сказанные заново слова заглушали слова, звучавшие прежде.
В новой крови на то хватало силы. И в новых словах – хватало. Ибо исступление Велички, спасающей дочь от костра, было достаточно сильным. Сильна была ненависть к преследователям. Сильна и слепа была ярость ведьмы-матери. И ее надежда.
Сильны были страсти, выплеснутые Величкой вместе с кровью и древним заклятием.
А рудная граница, уже порушенная однажды и однажды залатанная заново, оказалась слишком слаба, чтобы выдержать такое.
Дикая сила и яростный напор с одной стороны, и вялая слабость с другой… Это ускоряло разрушение преграды между мирами. Многократно ускоряло. Не требовались уже ни века, ни годы, ни месяцы, ни дни, ни часы. Счет шел на минуты. На секунды.
Ознакомительная версия.
