Тут я почувствовал, что мне стало как-то совсем нехорошо.
— Первый год? Вы не шутите?
— Я похож на шутника? — пробурчал начальник заставы.
— Извините, это я на эмоциях сказал. А какой сейчас год?
— Ты издеваешься надо мной?
— У меня была амнезия, — поспешил я оправдаться. — Я недавно пришли в себя и до этого момента был уверен, что сейчас две тысячи двадцатый год!
— Немного ошибся. На годик.
Я просто не мог в это всё поверить. Капитан, увидев моё искреннее удивление, достал телефон и протянул его мне, показывая экран. На экране светилась дата: четвёртое марта две тысячи сто двадцать первого года. Когда я делал звонки, то просто не обратил на это внимания.
Но как я мог не обращать на это внимания в Восточном? Я начал вспоминать пребывание в центре «Ост», и до меня дошло, что я не видел там ни одного календаря с указанием года — только месяцы и дни. Я мог, конечно, узнать эту информацию в Белостоке, но там я тоже просто не обращал внимания на даты, если где-то их и увидел.
Это был сюрприз. И за пару минут такую новость переварить было трудно. Впрочем, на фоне остальных новостей, озвученных Воробьёвым, эта была ерундой. А вот война между Петербургом и центральной властью — это было уже из области чего-то действительно нереального. Я просто отказывался в это верить, у меня аж заболела голова и пересохло в горле.
— А что орки? — спросил я. — На чьей они стороне?
— Формально на стороне федеральной власти, но по факту держат нейтралитет.
— Это хорошо. Они всегда были более адекватными и благоразумными, чем эльфы.
— Да среди эльфов тоже есть хорошие ребята, у нас вон двое служат, — встал на защиту эльфов капитан. — И раньше я их часто встречал. Все нормальные были. И я не раз слышал, что война эта им не нужна. Это всё Седов-Блозерский. Он это всё начал, и пока его не ликвидируют, толку не будет.
— Седов-Белозерский? Он же погиб? — в очередной раз удивился я, хотя уже устал это делать.
— Это старик погиб, — пояснил капитан. — А сын его потом всю эту кашу и заварил. Сначала объявил о выходе Петербургской области из состава Российской Федерации, а когда его попытались угомонить, устроил провокации, которые в итоге и переросли в войну.
— А почему он объявил, а не губернатор?
— Так Седов-Белозерский губернатора в тюрьму посадил. С этого всё и началось — с попыток федералов отбить Кресты и освободить губернатора. Несколько раз пытались. С этих столкновений всё и пошло.
— А за что Седов-Белозерский посадил губернатора в тюрьму?
— Чтобы занять его место.
Я всё это слушал и не мог поверить, что речь идёт о моём отце. Всё вышеперечисленное был способен организовать и провернуть мой дед, тут я даже не сомневался. Но чтобы мой отец захватил власть в Петербурге и пошёл войной на федералов — это просто не укладывалось в моей голове.
— Простите, — осторожно спросил я. — А Вы говорите о Николае Константиновиче или о каком-то другом Седове-Белозерском?
— О нём. Будь он неладен и весь его род до седьмого колена! — гневно произнёс начальник заставы, и его последняя фраза мне очень не понравилась.
Я на автомате допил невкусный напиток и поставил чашку на стол. Надо было как-то осознать, что всё, о чём рассказал Воробьёв, действительно произошло. Но осознать, что я отсутствовал полтора года, было нелегко. Ещё труднее — осознать, что за это время мой отец развязал затяжную гражданскую войну между эльфами и людьми и сорвал выборы императора.
* * *
Атмосфера в кабинете руководителя тренировочного центра «Ост» была настолько гнетущей, что любой гиперчувствительный эмпат вынужден был бы поставить себе сильнейшую защиту, чтобы не сойти с ума, находясь в этом помещении.
Карл Нидербергер сидел за своим рабочим столом с совершенно отрешённым лицом. Помимо него, в кабинете находились главный куратор проекта «Вархайт» барон Людвиг фон Лангерман, один из идеологов и разработчиков проекта доктор Маркус Штеблер и старший инспектор службы внутренних расследований Имперского министерства обороны майор Рихард Вангенхайм.
Доктор Штеблер сидел за столом для посетителей, майор Вангенхайм стоял у окна, а барон фон Лангерман гневно расхаживал по кабинету и рассуждал:
— Побег трёх курсантов и убийство пана Яроша — это то, что мы уже имеем. Чем нам это обернётся в будущем — неизвестно. Вполне возможно, что сейчас под угрозой само существование проекта «Вархайт». Если русские про него узнают…
Барон осёкся, гневно посмотрел на Нидербергера и продолжил:
— Когда русские о нём узнают, а в том, что это случится, я не сомневаюсь, перед ними встанет непростой выбор: попытаться вернуть своих подростков или всё это проглотить. В первом случае это обернётся конфликтом в ближайшее время, во втором — тоже конфликтом, но позже, когда русские смогут себе его позволить. В то, что они это всё проглотят и забудут, я не верю.
Фон Лангерман подошёл к Нидербергеру, и не скрывая злости и неприязни, сказал:
— Не слишком ли высока цена Вашей халатности, господин майор?
— Я допустил большую ошибку, Ваша Милость, — произнёс руководитель центра «Ост». — Я признаю это и готов понести заслуженное наказание.
— Боюсь, цена Вашей, как Вы её называете, ошибки будет столь велика, что Вам будет не по силам вынести положенное за такое деяние наказание. Вы поставили под угрозу работу трёх министерств. Ещё две недели назад доктор Штеблер рекомендовал Вам срочно отправить мальчишку в Краков. Он собирался лично доставить его на обследование, но Вы этому воспрепятствовали.
— Курсант Гроховски готовился к турниру, — робко возразил Нидербергер.
— И в процессе этой подготовки демонстрировал уникальные способности, которые Вас, в отличие от доктора Штеблера, совершенно не смутили. Пусть доктор меня поправит, если я ошибаюсь, но Гроховски не мог вспомнить такие серьёзные навыки, без возвращения всей памяти.
— Вы совершенно правы, Ваша Милость! — подключился к разговору Штеблер. — Это всё взаимосвязано. И, судя по всему, курсант Гроховски давно вспомнил свою прошлую жизнь — его успехи в боевой магии явно указывают на это. Да и то, что беглецы отправились прямиком в Беларусь и сдались русским пограничникам — лишнее тому доказательство. Вспомнил ли Гроховски всё сразу, или вспоминал постепенно — этого мы не знаем, и теперь уже вряд ли когда-либо узнаем. Но в том, что он её восстановил полностью, у меня сомнений нет. Как восстановил, почему и при каких обстоятельствах — с этим нам ещё предстоит разбираться. Но восстановил. И похоже, не только он. Я сомневаюсь, что с ложными воспоминаниями курсантки Дудек и Радецкая составили бы компанию Гроховски.
— А у Вас, господин майор, была возможность всё это предотвратить! — заметил фон Лангерман.
— Не исключено! — поддержал барона доктор. — Возможно, две недели назад ситуация ещё не была столь запущена, и воспоминания мальчишки на тот момент ограничивались лишь боевыми заклятиями. Но даже если он уже вспомнил всё, неожиданная отправка в Краков вынудила бы его к спонтанному побегу. И не факт, что тогда он смог бы добраться до границы.
— В моих действиях не было злого умысла, — снова попытался оправдаться Нидербергер. — Я планировал доставить курсанта Гроховски в Краков завтра утром.
— Это уже трибунал будет решать, что было в ваших действиях — злой умысел, преступная халатность или что-то ещё! — не скрывая раздражения, сказал барон. — Министр обороны и министр имперской безопасности уже в курсе. Утром о происшествии доложат императору. Его императорское величество сам примет решение о дальнейшей судьбе проекта «Вархайт». До этого момента что-либо обсуждать не имеет смысла!
Договорив, главный куратор проекта «Вархайт» бросил на Нидербергера гневный взгляд, резко развернулся и вышел из кабинета. Сразу же после этого доктор Штеблер встал из-за стола, подошёл к полке с трофеями и грамотами, посмотрел на кубок, завоёванный курсантом Робертом Гроховски на турнире в Белостоке, затем подошёл к Нидербергеру и негромко спросил:
