Джорди опять сомневается:
– А если хозяин появится?
Я понимаю, что ему в первую очередь приходят в голову мысли о подонках вроде тех, что загнали нас в лес.
– Сезон сейчас не охотничий, – успокаиваю его я. – Да ты сам посмотри. Здесь никого, кроме мышей, сто лет не бывало.
Мы выметаем мышиный помет, находим в обитом жестью ящике одеяла и разводим огонь в железной печурке. На подоконнике горит свеча, и в хижине становится по-настоящему уютно. Джорди обнаруживает банку фасоли, тушенку и суп в картонной упаковке. На ужин у нас фасоль и овощной суп. Пару долларов мы оставляем на полке в уплату за съеденное. Утром надо набрать хворосту, чтобы пополнить ящик у поленницы. Простейшая вежливость.
Пожалуй, в ту ночь нас могло бы одолеть романтическое настроение, но вместо этого мы принимаемся обмениваться боевым опытом жизни в семье более подробно, чем когда-либо прежде, описывая, как каждый оказался на улице и чем там приходилось заниматься, чтобы выжить. Такие рассказы для романтических порывов – все равно что холодная вода. Я хочу сказать, не бывает близости больше, чем тогда, когда мы сидим на одной кровати, прислонив голову к одному изголовью, и разговариваем, и, само собой, та ночь скрепила нашу дружбу на всю жизнь, только вот после того, как мы разобрали стены внутри себя, которыми отгораживались от всего мира, у нас уже не осталось сил думать об отношениях между девочками и мальчиками.
По правде сказать, мне еще много лет надо прожить, прежде чем я смогу решиться на физическую близость с мужчиной, а поддерживать такие отношения я так и не научилась до сих пор. И наверное, Джорди это чувствует. А может, я просто не в его вкусе. За прошедшие годы я не раз убеждалась, что если он кем и увлекается, так это всегда высокие яркие девицы. Хотя один раз разговор касается моей внешности – не помню уж, как он зашел, – Джорди качает головой, услышав мое мнение о себе.
– Не понимаю, с чего ты это взяла, – говорит он. – Ты же красивая.
– Как же, как же! Такой красотой можно детей пугать.
– Ты еще скажешь, что тебе ни один парень этого раньше не говорил…
– Еще бы! – огрызаюсь я. – С первого слова. Им всем только одно нужно.
Джорди вздыхает.
– Со многими, может, и так, – говорит он, – но не со всеми. Некоторых интересует не только упаковка.
– Ну, мне такие не попадались.
Я не смотрю на него, да в свете единственной свечи, горящей на высоком подоконнике, не много и разглядишь. Но годы спустя, вспоминая его лицо в ту минуту, я все гадаю, не обида ли была в его глазах. Думаю, не хотел ли он сказать больше, чем было сказано. Софи как-то уверяла меня, что он только потому гоняется за девушками, так на меня не похожими, что не может получить меня.
– Как же! – сказала я ей.
– Он, конечно, сам не понимает, – не сдавалась она. – Это подсознательное. Но я-то вижу.
– Ну да, недаром же в тебе кровь эльфов!
Она надулась:
– Нет. Просто у меня есть глаза, чтобы видеть, и я вас обоих прекрасно знаю.
Но тогда я ее не послушала, а теперь я – Сломанная Девочка, а у него новая жизнь с Таней, так что уже поздно.
Утром мы завтракаем остатками фасоли, зачерпывая ее последними чипсинами. Слишком поздно соображаем, что на обед ничего не оставили. Консервы нам открыть нечем, а прихватывать консервный нож из хижины – нечестно. У моего ножичка лезвие тонковато для такой работы, а у Джорди и вовсе ножа нет, но мы все же забираем банку тушенки и еще одну с фасолью в расчете на то, что, хорошенько проголодавшись, придумаем, как открыть.
Оставляем еще денег за съеденные припасы и собираем перед выходом порядочную груду хвороста. В поисках растопки натыкаемся позади хижины на ручеек, умываемся и споласкиваем пыльные банки. Мне удается выдрать из волос почти всю смолу, хотя горячая вода с шампунем не помешала бы. И вот мы снова топаем по лесу.
Сегодня небо хмурое и похолодало, но для пешей прогулки это даже приятнее – только вот под деревьями полно комарья. Должно быть, видя сумрачное небо, они перепутали время и решили, что пора ужинать. Впрочем, их все-таки поменьше, чем вчера, и на быстром ходу они не слишком досаждают. Однако Джорди отмахивается без передышки. Хорошо, что на вчерашней сосне комаров не оказалось, а то бы он, пожалуй, свалился с нее.
От охотничьего лагеря ведет более протоптанная тропа, и примерно через час высокие сосны сменяются кедрачом, осинами, березами и каким-то незнакомым кустарником. Затем нам попадается площадка, где хозяева лагеря, видимо, оставляли машину, и отсюда ведет уже наезженная дорожка, а между колеями – ровная травянистая полоска.
Мы шагаем по ней минут двадцать и выходим к воротцам, перегораживающим выезд на гравийную дорогу. Джорди радостно ухмыляется.
– Вот и не заблудились, – говорит он мне.
– В лесу – точно.
– Ну, я в восхищении. Случись мне искать дорогу, мы бы и сейчас ходили кругами. Кроме шуток, думаю, у тебя в головке компас.
Я изображаю реверанс.
– Всего лишь один из моих талантов, добрый господин.
Я перелезаю через ворота и принимаю у Джорди скрипку. Он перебирается ко мне, и мы оглядываем дорогу в обе стороны. Небо совсем нахмурилось, где солнце – не различишь, но я чувствую, что меня тянет вправо. У меня в самом деле есть способность находить дорогу даже в незнакомых местах.
– Нам туда, – говорю я.
Джорди усмехается:
– Именно это я и хотел сказать.
– Не сомневаюсь! – хмыкаю я, возвращая ему скрипку. – Ты есть хочешь?
– Немножко.
– Достаточно, чтобы попытаться взломать жестянку?
– Пока нет.
Я направляюсь по дороге, держась левой обочины.
– Только если услышим машину… – начинаю я.
– Перепрыгну через обочину и скроюсь в лесу, не успеешь ты пропеть «Черт священника унес».
Я смеюсь:
– Долго придется ждать, пока я вспомню слова. Через час начинает моросить дождь, но нам он нипочем. Мы и прежде были друзьями, а теперь, сломав барьеры, чувствуем, что эта близость останется навсегда. Вернемся в Ньюфорд – уговорю Софи с Венди повысить Джорди в чине: от сына полка до почетного члена общества.
Джорди вытаскивает из рюкзака жакет и куртку и предлагает мне на выбор. Я выбираю жакет, а он натягивает куртку. Волосы у нас слиплись и висят влажными прядями, на лицах – слой туманной измороси, но мы бодро шагаем дальше, пока с очередной вершины не видим под собой окраины Тисона. В сотне ярдов впереди гравийная дорога смыкается с асфальтированной, но нам она уже не нужна. Теперь я точно знаю, где мы. Прямо под нами – Козлиный Рай, задворки Тисона, отданные во владение «белой швали». Я здесь выросла. Я знаю все дорожки через лес и поля.
