— Ну?
— Вы так до сих пор и не сказали, на какого зверя мы будем охотиться.
Хольм кивнул.
Некоторое время Раскелл тщетно ожидал ответа, но Хольм, похоже, не собирался продолжать разговор.
— Почему?
Вновь прошло несколько секунд, прежде чем Хольм выказал хоть какую-то реакцию. Он переменил позу, щелчком отправил сигаретный окурок в дотлевающие угли костра и едва ли не с укоризной посмотрел на Раскелла.
— Но вы до сих пор об этом не спрашивали. Так почему — сейчас?
— Почему? — недоуменно откликнулся Раскелл. — Ну… я… я полагаю, что имею на это право.
— Какое? — спокойно поинтересовался Хольм. — Десять тысяч долларов, которые вы заплатили за охоту, — это ваше право? Вы были заранее предупреждены, что я не даю никаких гарантий. Не исключено, что мы даже не увидим зверя. Но вы это знали заранее — или нет? Может, ваш друг не сказал вам, что я не даю гарантий?
Раскелл кивнул:
— Сказал.
— Но он не сказал вам, на кого мы, он и я, здесь охотились, — так?
Раскелл снова кивнул.
Хольм усмехнулся:
— Но вы все-таки поехали. Без гарантий. Для такого человека, как вы, мистер Раскелл, десять тысяч долларов — не такие большие деньги, как для меня. Но все-таки это порядочная сумма. И если вы были готовы рискнуть такой суммой, вообще даже не зная — за что, то ваше теперешнее нетерпение мне не понятно. Когда мы уже почти у цели.
Раскелл смущенно покрутил в воздухе рукой, но Хольм уже продолжал — так, словно ни на какой ответ и не рассчитывал:
— Само собой, все из-за этого психа. Я с первого взгляда на него понял, что возникнут проблемы.
— Ну, то, что он сказал…
— Что мы идем на единорога? — Хольм засмеялся. — Он еще сказал, что собирается поймать фею. Сетью, сплетенной из световых лучей. Так вы и в это поверили?
Раскелл энергично замотал головой, мысленно обозвав себя идиотом: он недооценил Хольма — даже очень сильно недооценил. И сам дал ему в руки аргументы, которые тот мог теперь использовать против него.
— В одном я с этим Гарбо согласен, — продолжал тем временем Хольм. — Охотнику нужны две вещи: хорошее оружие и терпение — больше терпения, чем кому-либо другому. Может быть, мы найдем зверя уже завтра, а может быть, только через неделю. Но я обещаю вам, Раскелл, что ваши затраты окупятся. И я обещаю, что этот псих нам больше не помешает.
— Значит, вы все-таки его знаете, — констатировал Раскелл.
Хольм щелчком по высокой дуге отправил вторую сигарету в реку и следил за крохотным огоньком, пока он не погас в волнах.
— «Знать», — буркнул он. — Что значит знать, Раскелл? Вы меня знаете? Или я — вас? Я слышал о нем, это верно. Но — знать? Нет, я его не знаю.
— А что вы о нем слышали? — не отставал Раскелл.
На какую-то секунду на лице Хольма проступило выражение досады.
— Ничего, — ответил он тоном, который яснее всяких слов говорил, что больше он эту тему обсуждать не желает. — Во всяком случае, ничего такого, что могло бы заинтересовать вас. Он псих. Но безобидный. А теперь пора спать. Мы должны уйти на рассвете.
— За реку?
— За реку.
Хольм встал, стянул с себя куртку и сапоги и залез в свою палатку. Несколько мгновений спустя тихие и мерные звуки его дыхания сообщили Раскеллу, что он уже спит. Или, по крайней мере, имитирует сон, чтобы положить конец разговору.
Раскелл еще какое-то время посидел на берегу, затем тоже разделся и заполз в палатку. Но сон не приходил. Хотя он был утомлен и разбит, как, наверное, никогда за всю свою жизнь, тем не менее он не мог заснуть и только ворочался с боку на бок. Промаявшись, как ему казалось, целую вечность, он наконец оставил бесплодные попытки уснуть и выбрался наружу.
Стало холодно — холодно и сыро, так что он не только снова надел куртку, но еще захватил с собой из палатки накидку и спустился к реке. Ему вдруг захотелось курить — в первый раз с тех пор, как он бросил два года назад. Он невольно подумал о пачке Хольма, которая так и осталась лежать у костра, но сдержал себя. Этот лес был слишком чист и свеж, чтобы отравлять его табачным дымом.
Сев, он натянул на плечи накидку, обхватил руками колени и прислушался к тихим шепотам ночи: шуршанию воды у ног, легкому шелесту ветра в кронах деревьев и слабым, неразличимым по отдельности шорохам леса.
Еще не прошло и двадцати четырех часов с тех пор, как он сел в свою машину и выскользнул из-под грохочущего пресса большого города, но ему казалось, что это было очень давно. Он переместился не просто в другую часть страны, но в какой-то иной мир. И от реальности его отделяли уже не пространство и время, а какие-то иные измерения. Как там говорил этот Гарбо? Такие страны есть везде, но люди забыли к ним дороги. Он был прав, только Раскелл тогда не понял того, что услышал. Такие миры были всегда, они есть еще и сегодня: Нарния, Среднеземье, Изумрудный город, страна Фантазия… Но двери туда спрятаны глубоко в душе каждого, закрыты стенами из невежества, гордости и ложного практицизма, заперты на засов понятия, которое называется взрослостью и является, быть может, самой большой глупостью, когда-либо изобретенной человечеством. И вот он приоткрыл эту дверь — совсем чуть-чуть, но достаточно для того, чтобы сквозь крохотную щелку можно было взглянуть на то, что находится за этой дверью.
Он не мог не думать о том, как сильно изменился его друг Джек после поездки на охоту. Они мало о ней говорили, даже слишком мало для того, чтобы Раскелла можно было уговорить пожертвовать десятью тысячами долларов и — что еще дороже — двумя неделями времени. И в конечном счете причиной поездки Раскелла был отнюдь не рассказ Джека, а он сам, Джек. Он изменился. Не внешне и не в своем поведении. И не в том, что он говорил, и не в том как. Изменение произошло на каком-то другом, лишь ощущениями воспринимаемом уровне. И Раскелл ощутил что-то похожее на волшебство. Джек открыл потайную дверь и, быть может, даже углубился на несколько шагов в страну, лежавшую за ней.
Какое-то движение на противоположном берегу вспугнуло мысли Раскелла. Он заморгал, сощурил глаза и непроизвольно съежился, чтобы его не заметили с той стороны.
На темном фоне леса по ту сторону реки возникли фигуры всадников — сперва две, затем третья, четвертая и, наконец, пятая. Насколько Раскелл мог различить на таком удалении и при слабом свете луны, все без исключения всадники были высоки, стройны и восседали на восхитительных белоснежных конях, уздечки которых время от времени посверкивали, словно были из золота или серебра. На седоках были хитоны до колен, ручные и ножные латы, кирасы из серебристого мерцавшего металла и белые свободно ниспадающие с плеч плащи.
