Ознакомительная версия.
Галеон, на борту которого действительно золотилась надпись «Левиафан» на латинице, встретил нас оскалом венчающей носовой отсек клыкастой морды и сверканием матросских улыбок. Командный состав, тоже облачившийся в парадные одежды и обсыпавшийся бижутерией до ряби в глазах, выражал чувства более благородно, то есть улыбками сдержанными, но при восхищенно вытаращенных глазах.
– Святые небеса! – вскинул руки обладатель пера. – Созерцания разных чудес удостоил меня Всевышний в этой жизни, но никогда прежде не чувствовал я себя так близко к райским вратам, ибо прежде нигде в огромной Вселенной не случалось мне видеть красоты столь чистой и неземной! Ответь мне, дева, не это ли остров, Чудо-юдиным именуемый, иначе же Радужным?
По-русски он говорил очень чисто.
– То правда, сей остров Радугой зовется, – певуче в тон заговорила Настасья. – Но кто вы, дерзнувшие приблизиться к тверди его?
– Ван Хельсинги мы, – не удержался-таки, расплылся в улыбке главный из голландцев, услышав мелодичный голосок Настасьи.
– Все? – сохраняя самое серьезное выражение лица, спросила девушка.
Я заткнул пасть кулаком, чтоб не засмеяться. Только шерсти нажрался и кашлять захотелось…
– Э… я – Адальберт ван Хельсинг ван Бреген-ан-Зе, подданный Фрисландской короны, мореход и открыватель земель, собиратель диковин и редкостей, негоциант. А это мои люди.
Люди поклонились, вежливо, но, как мне показалось, без особой охоты. Зато предок, а может, просто однофамилец маститого вампиролова просто фонтанировал нескрываемой симпатией.
– Не соизволит ли прекраснейшая дева, чей лик заставляет само солнце устыдиться своего несовершенства, взойти на борт «Левиафана», дабы смогли мы предаться непринужденному общению в обстановке несравненно более приятной и бесконечно более справедливой, когда посрамительница Афродиты заслуженно сможет смотреть на окружающих сверху вниз?
– Ты неучтив, Адальберт, – Настя подождала, когда лицо негоцианта отразит нужную меру ужаса, и продолжила: – Не догадался ты, что я желаю знать, как дерзнули вы приблизиться к острову Радуги?
– Во славу Фрисландской короны мой «Левиафан» бороздит моря, я же разыскиваю чудеса и диковины, дабы восславить между народами имя родины. Дошел до меня слух, что на сем острове проживает ужасное чудовище, Чудом-юдом именуемое. И вот, поскольку страх мне неведом, решил я посмотреть на него. Быть может, если прекрасная дева взойдет на корабль, она расскажет мне, возможно ли исполнение моего желания?
– Это как Чудо-юдо пожелает, Адальберт, – ответила Настя, избегая называть полное имя гостя. Ничего удивительного: я вот тоже, что там после ван Хельсинга идет, уже не помнил. – А ты уверен, что перед тобой сейчас не оно?
– Конечно! Ты – красавица, а оно – чудовище.
– Одно другому не мешает, – пожала плечами Настя.
Это она уже слишком разошлась, по-моему. То есть зубы заговаривает славно, как мы на берегу и порешили, но я-то имел в виду, что капитан «Левиафана» должен расслабиться, очароваться, а там, глядишь, и сболтнет что-нибудь лишнее. Но Настасья повела беседу так, что ван Хельсинг вот-вот сообразит: над ним попросту издеваются. И как он поступит?
Но пока очарование было сильнее.
– Еще прослышал я, будто на Чудо-юдином острове обитает русский зверь волшебный, кот Баюн, что красными речами да сказками дивными услаждает слух достойных людей, ибо речью владеет человеческой.
– Кто же сказал тебе такую глупость, Адальберт? – все тем же эпическим голосом пропела Настасья.
– Зачем ты обманываешь меня, прекрасная дева? – без особого возмущения спросил он. – Про кота, Баюном рекомого, мне рассказал человек, всякого уважения и доверия достойный, негоциант почтенный Садденли.
Врет и не краснеет! Садденли не видел Баюна. А если бы и видел – не станет же о своих тайных делах на каждом углу кричать. И тут я понял: ван Хельсинг просто испытывает девушку. Ненавязчиво дает понять, что ему все про нас известно.
Но для чего? Знать бы, что у него на уме…
– Настя, – как мог тихо прошептал я. Плеск волн о доски бортов не дал пассажирам «Левиафана» меня услышать. – Сворачивай разговор. Он хитрит.
Настасья величаво отвернулась, будто что-то рассматривая вдали, и чуть заметно наклонила голову: мол, понимаю.
– Что ж, прав ты, Адальберт-путешественник, признаю; есть у нас и Чудо-юдо страшное, и кот Баюн забавный. Но что тебе в том? Ради них ли ты пересек воды запретные?
– Как и всю свою жизнь, красавица, направляю я нос корабля туда, где есть чему удивиться. Чудовищ я видел немало, а вот баюнов еще никогда. Хотя баюнами земли славянские славятся, мало кто может похвастать, что встретил их. Не о подарке прошу, только за погляд сего удивительного создания готов честно заплатить я монетой звонкой.
«А что потом? – мысленно спросил я. – Поднимешь паруса и деру? Неужели не слышал, что погода над Радугой зависит от меня? Хотя, если тебя б путь снаряжал Черномор, убежденный, что ему пора ступить на тропу войны, он и тебя, наверное, магией не обделил… Паршиво».
– Настя, не соглашайся… – слегка нагнувшись вперед, прошептал я ей в затылок.
Правой рукой, заведенной за спину, девушка сделала знак: не беспокойся.
– Без нужды на Радуге твое золото, Адальберт, и серебро здесь ни к чему. Другая плата в чести.
– Какая же плата нужна тебе, прекрасная дева?
– Правда. Кто тебе про остров рассказал? Уж точно не Садденли.
Умница, Настя, догадалась по английскому имени, какого роду-племени этот Садденли и каковы должны быть его интересы! Однако и ван Хельсинг не растерялся:
– Отчего же? Он ведь зятем мне приходится, так вот, по-родственному, бывает, и секреты доверяет. Тем более что не соперник я ему: не торгую, а исследователем своей короне служу. Потому, как видишь, и знака тайного купеческого на мачте не имею.
Складно звонит, этого не отнять. На вранье ловить, похоже, бесполезно. А вот что, если… Мелькнувшая у меня в голове мысль, каюсь, была рискованной – не иначе, сгущающаяся ночь повлияла, заставив ощутить бесшабашную храбрость.
– Настя, соглашайся. Скажи, утром Баюна покажешь, – прошептал я и, пока она обращалась к Адальберту, спросил у Баюна: – Что чуешь, котище?
– Тут котятки, – на грани слышимости донеслось из-под ветошки.
– Это ясно. Ты магию какую-нибудь чуешь?
– Да, есть что-то… От чутья скрытное. Не разберу.
Еще раз окинув взором толпившихся у борта моряков, державших факелы, я задумался: что же такое придумал Черномор? В том, что котятки действительно на корабле, я не сомневался: Баюн кот волшебный, свое дело знает. Но вот в то, что «Левиафан» прибыл только ради котят, верилось с трудом.
Ознакомительная версия.
