Путь шествия пролегал галирадскими улицами в стороне от мастерской хромого Вароха. Тилорн с Эврихом загодя присмотрели вне городских стен, неподалёку от большака, поросший травой холмик. С этого холмика они смогут долго следить взглядами за Волкодавом, да и ему не придётся особенно отвлекаться от дела, высматривая его в людской толчее…
Волкодав знал, где они будут его дожидаться, однако почувствовал их там гораздо раньше, чем смог в ту сторону посмотреть. Это было сродни прикосновению. Дотянулась невидимая рука и погладила его по щеке. Мы любим тебя, Волкодав. Мы очень любим тебя. Мы всегда будем помнить тебя и ждать. Возвращайся ДОМОЙ…
Волкодав поднял голову и – будь что будет – позволил себе несколько мгновений неотрывно смотреть на холм, круглую вершину которого венчало пять человеческих силуэтов, тёмных против облачного неба. Ниилит, жмущаяся к Тилорну. Волкодав так и не попытался спросить, откуда родом мудрец. А теперь скорее всего и случая-то не будет спросить. Эврих. Тоже не разбери-поймёшь: по речам вроде аррант, а повадки… младший брат Тилорна, по молодости лет ещё не отвыкший кичиться книжной учёностью…
Старый Варох с внучком Зуйко…
Они махали ему руками, все пятеро.
Волкодав почувствовал, как дрогнуло сердце, а перед глазами появился туман, который он поспешно сморгнул. Совсем как тогда, черёмуховой весной, когда он смотрел из леса на свой родной дом. И думать не думал, что вновь испытает нечто подобное.
Если бы я убил Людоеда днём, я никогда не встретил бы этих людей. Потому что сам бы погиб. Да и кое-кого из них, надобно думать, уже не было бы в живых. Но я пришёл ночью, и вот она, моя семья, – стоит на холме. Моя семья.
Которую Хозяйка Судеб снова у меня отнимает.
Но я поступил так, как поступил, и ни о чём не жалею, потому что, со мной или без меня, они всё-таки живы.
Давно отвернувшись от пяти фигурок на вершине холма, Волкодав с хмурой настороженностью озирал толпу. На своих он больше не смотрел и тем более не махал в ответ. Ещё не хватало проворонить какого-нибудь злодея только из-за того, что телохранителей, видите ли, тоже иногда провожают. Телохранителю, если только он дело исправляет как следует, о своём переживать особенно недосуг.
Что иногда даже и к лучшему.
Все понимали, что было бы слишком жестоко до конца путешествия томить кнесинку под тяжёлой фатой, да ещё принуждать строго поститься. Этак недолго привезти к жениху вместо красавицы невесты заморённую тень! Годится ли?..
И хитроумные сольвенны, никогда не забывавшие, на котором свете живут, отыскали в своей же Правде лазейку. Выручили умудрённые волхвы, вспомнившие: когда-то, много поколений назад, у их народа существовало поверье, будто в мир мёртвых можно запросто добраться пешком, если долго идти в одну сторону.
Теперь, конечно, все знали, что вздумавший проверять это рано или поздно вышел бы к веннам, сегванам, вельхам либо нарлакам. Однако старинные откровения вспоминают не для того, чтобы оспорить.
Удалившись от Галирада на один дневной переход, с кнесинки сняли фату и разрешили её от поста. Благо древняя вера учила, что отныне вокруг простиралось потустороннее, а значит, мнимой умершей не было больше нужды голодать и прятать лицо. Вместо плотной фаты на кнесинке осталась лишь лёгкая прозрачная сетка, нарочно сплетённая для неё лучшими кружевницами из тонкого халисунского шёлка. Фата вернётся на своё место, когда до Северных Врат останутся сутки пути.
Ещё в городе, за несколько дней до отъезда, Волкодаву случилось увидеть карту, которую вместе рассматривали Крут и Лучезар. Он успел заметить, что на карте были обозначены Галирад, Северные Врата и всё, что между. Красная ниточка, пролёгшая поперёк карты, отмечала путь, который предстояло одолеть поезжанам. Подробнее приглядеться Волкодаву не удалось. Лучезар оглянулся, заметил подходившего телохранителя и сразу начал свёртывать плотный пергамент.
– Я хотел бы посмотреть, воевода, – сказал Волкодав Правому.
– Твоё дело – кулаком шеи сворачивать, – немедленно фыркнул Левый. – Путь указывать – это для тех, кто умом не обижен.
Волкодав не стал отвечать.
– У тебя, по-моему, и так дел хватит, – проворчал Крут.
Волкодав сказал очень спокойно:
– Пока речь идёт о госпоже, у меня лишних дел нет.
– Вот муха назойливая, – скривился Лучезар. – Зудит и зудит, не отогнать. Такому только покажи карту, сейчас разбойникам продавать побежит…
Венн ощутил смутное, но очень нехорошее подозрение, а Крут буркнул:
– Ладно, ступай.
Волкодав довольно уже изучил повадки старого храбреца, чтобы сообразить: Правый был на его стороне, но в дурацкое препирательство с Лучезаром ввязываться не хотел, предпочитая выждать и решить дело без обид.
И венн убрался прочь, не добавив ни звука, а на другое утро к нему подошёл молодой раб-аррант с тонкими пальцами, перепачканными краской, и глазами, воспалёнными после целой ночи трудов.
– Меня прислал воевода Крут, господин, – несмело поклонился раб и подал Волкодаву лоскут выделанной кожи. Венн развернул его: перед ним была та же карта, только более мелкого рисунка. Раб снова поклонился и попятился было прочь, но Волкодав удержал его.
– Я не слишком грамотен, парень, – сказал он рабу. – Поправишь меня, если что спутаю.
И, медленно разбирая, стал читать всякие названия, встречавшиеся вдоль проложенного пути. Молодой невольник следил за его пальцем, изредка подсказывая. Вплоть до надписи в нижнем углу: «Дадено Волкодаву из веннов по моему слову. Боярин Крут, сын Милована». Возле надписи была аккуратно проколота дырочка, и в ней на витом трёхцветном шнурке висела свеженькая, ещё серебрящаяся печать.
Волкодав наградил раба денежкой, и тот, просветлев лицом, побежал вкладывать её в бережно хранимую кубышку. Как почти все мастеровитые невольники, рисовальщик карт копил серебро для выкупа на свободу. Венн же отправился к боярину Круту – благодарить.
От благодарностей Правый отмахнулся, а потом строго погрозил Волкодаву пальцем:
– Насчёт разбойников, это… только ты смотри, не очень перед всеми размахивай, мало ли… понял?
– Понял, – сказал Волкодав. – Сделай милость, воевода, взгляни, не спутал ли чего рисовальщик?..
…Теперь эта карта, навощённая Варохом от сырости, сохранялась в особом чехольчике, который Волкодав повесил себе на шею и убрал под кольчугу. Пока у него не возникало особой нужды в неё заглядывать: ближнюю часть пути он и так памятовал наизусть.
* * *
Погода стояла ясная и солнечная, места были красивые и совсем тихие: разбойников опасаться не приходилось. Жизнь обозников мало-помалу входила в походную колею, и почти весь путь ещё лежал впереди. Если постараться, можно было на время забыть, куда этот путь вёл. Даже кнесинка порою шутила и смеялась. Совсем как когда-то, вечность назад, когда они с Волкодавом и братьями Лихими ездили на Светынь. Улыбка красила Елень Глуздовну необыкновенно, и Волкодав ловил устремлённый на неё взгляд велиморского посланника, полный прямо-таки отцовской гордости. Уж верно, посланник был немало наслышан о ней от галирадцев и от самого кнеса. Но только теперь начинал как следует понимать, какое сокровище вёз своему господину. Не просто красивую дочку владетеля соседнего края.
И, если Волкодав понимал хоть что-нибудь в людях, посол полагал, будто Людоедов сын того стоил…
Идём в поводу мимолётных желаний,
Как дети, что ищут забавы,
Последствия нынешних наших деяний
Не пробуем даже представить.
А после рыдаем в жестокой печали:
«Судьба! Что ж ты сделала с нами!..»
Забыв в ослепленье, как ей помогали
Своими, своими руками.
За всякое дело придётся ответить,
Неправду не спрячешь в потёмках:
Сегодняшний грех через десять столетий
Пребольно ударит потомка.
А значит, не траться на гневные речи,
Впустую торгуясь с Богами,
Коль сам посадил себе лихо на плечи
Своими, своими руками.
Не жди от судьбы милосердных подачек
И не удивляйся подвохам,
Не жди, что от жалости кто-то заплачет,
Дерись до последнего вздоха!
И, может, твой внук, от далёкого деда
Сокрыт, отгорожен веками,
Сумеет добиться хоть малой победы
Своими, своими руками.
