В небесах вдруг послышался гул множества моторов.
– Ох черт, наши! – запрокидывая голову, выдохнул старшина, и в голосе его слышался совсем не восторг – страх. В вечернем сумраке пылающее кольцо вокруг старой площади было великолепной мишенью – заходящие на цель бомбардировщики ни за что не пропустят активную огневую точку. И даже думать не станут, что там внизу мечется тройка бойцов 60-й гвардейской дивизии 1-го Украинского фронта. А уж про какую-то немецкую девчонку нечего и говорить!
– Чавк-чавк-чавк! – теперь невидимые челюсти молотили со скоростью дробилки.
Колька рванулся из рук сержанта – и в два прыжка вылетел на середину площади. Танк замер, точно перед прыжком… Колька кинулся в пробитую снарядом воронку. С обеих сторон кирхи затявкали автоматные очереди – старшина и дядька Петро отвлекали внимание на себя!
Бабах! Бабах! – танк шарахнул два раза, целясь в кирху.
Колька выкатился из воронки, пополз… Прижавшаяся к матери девочка зыркнула на него затравленными глазенками. Недолго думая, Колька сгреб ее в охапку…
– Найн, найн, найн! – в безумном страхе девочка забилась, по-кошачьи вывертываясь из рук.
Гул над головой стал нестерпимым, и Колька увидел, как от низко заходящего – брюхо видно! – бомбардировщика отделилось и пошло вниз… По ушам как колотушкой ухнуло. Горящие дома медленно сложились внутрь себя и осыпались, как детский песочный куличик.
С девчонкой на руках Колька заметался, но кольцо огня сомкнулось вокруг, надвигаясь все ближе. Над головой вновь зарокотало – бомбардировщик шел на второй заход. Чавканье стало оглушительным!
А потом раздался скрип, перекрывающий и чавканье, и рокот бомбардировщика, и грохот снарядов.
Высокие, как в крепости, церковные ворота медленно приоткрылись. Железные створки поползли в стороны, открывая подсвеченную багровыми сполохами темноту.
– Сюда! – заорал старшина, бросаясь к дверям.
Колька на мгновение замешкался – не нравилось ему все это… Пылающую площадь накрыл пронзительный свист несущейся к земле бомбы.
Прижимая к себе замершую от ужаса девчонку, Колька длинными скачками рванул к открывшейся двери – и головой вперед нырнул в багровую тьму.
Голову точно обернуло мягким – гулкая тишина, пахнущая прохладой и чем-то неуловимо церковным, торжественным, накрыла пришельцев. Не слышно было ни свиста бомб, ни грохота канонады – только уже ставшее привычным чавканье доносилось и сюда, словно издалека, из-за толстой кирпичной стены. Высоко над головами смыкался сводчатый потолок – выложенные из кирпича перекрестья, казалось, тянулись вдаль и не кончались, уходя за пределы церкви, в бесконечность. Внутри царил полумрак – лишь слабо мерцали свечи у алтаря, выхватывая из темноты тускло отблескивающую позолоту.
– Все ты, Колька, – вслушиваясь в тишину, проворчал старшина – по тону было ясно, что ругается он не всерьез, а для порядку. – Надо же – за немецкой мало́й полез…
– Полез – и полез, – неожиданно не поддержал старшину дядька Петро. Поглядел на девочку у Кольки на руках и принялся шарить по карманам. Наконец вытащил чуть желтоватый кубик рафинада, поглядел на него с сомнением, обдул налипший сор и, кривовато усмехаясь, протянул девчонке. – На, кроха, жуй. На меньшую мою похожа, – пробормотал он, когда девочка, все еще недоверчиво позыркивая из-под длинной челки, цапнула сахар и принялась быстро-быстро, как бельчонок, грызть. – А может, и не похожа, – через мгновение мрачно добавил он.
Колька и старшина торопливо отвели глаза – все в роте знали, что случилось с детьми дядьки Петра, когда немцы вошли в их деревню.
– Кажись, закончилось! – глядя в узкое стрельчатое окошко с разноцветными стеклышками, неестественно оживленно вскричал старшина. Точно на улице была не канонада, а обыкновенный дождь.
Цветное стекло – желтое – окрашивало площадь перед кирхой в радостно солнечный цвет. Желтенькими были и мостовая, и скамеечки, и дома, и похожий на цветок каменный фонтан…
Какие скамеечки? Какой фонтан?
– Не открыва… – успел только ахнуть Колька, но старшина уже потянул на себя тяжелую створку.
– Пи-и-и-у-у-бабах! – пронзительный свист летящего снаряда, и яростный грохот разрыва ворвался внутрь сквозь приоткрытую щель. Комья вывороченной земли осыпали старшину с ног до головы.
С грохотом старшина захлопнул створку – внутри вновь воцарилась тишина. Лишь чавканье – равномерное, но в то же время раздраженное – стало намного слышнее.
– А… Как же… Там так… – выпучив глаза, старшина тыкал пальцем в мирную картинку за цветным стеклом. – А тут совсем нет… – он снова ткнул пальцем в захлопнувшиеся церковные ворота, судорожно сглотнул и выдавил: – Куда это мы попали, мужики?
– Не знаю, – пробормотал Петро и, настороженно выставив автомат, неслышным шагом двинулся в обход церкви. Не дожидаясь приказа, Колька тоже стряхнул автоматный ремень с плеча и, одной рукой придерживая затихшую девочку, двинулся с другой стороны.
Позади каменных колонн рядком, как после расстрела, лежали тела.
Колька судорожно выдохнул и отер рукавом выступивший на лбу пот.
– Ненастоящие, слава тебе господи, – не заботясь о том, что комсомольцу и солдату ни к какому господу взывать не положено, пробормотал он. На каменных плитах лежали вырезанные из камня фигуры рыцарей. Вытянувшись на спине и скрестив руки на рукояти положенных на грудь мечей, они запрокидывали к потолку безмятежные лица с закрытыми глазами – молодые, средних лет и даже пара длиннобородых стариков.
– Эту кирху выстроил один очень разветвленный… и очень воинственный род, – неожиданно прозвучал мягкий голос. – Не было на земле битвы, в которой не сражался бы кто-то из этой семьи. Наверное, правильно, что именно мы однажды увидели истинное лицо войны, – глухо добавил он.
– Кто? Кто здесь? – сапоги загрохотали по каменным плитам, и с другой стороны алтаря, выставив автоматы, выскочили дядька Петро и старшина.
У алтаря, где только что никого не было, застыла черная фигура.
Мужчина был немолод и слегка полноват. Мешковато сидел на нем старомодный черный костюм с белым жестким пасторским воротничком.
– Поп здешний, что ли? – пробормотал старшина, направляя автомат. – Откуда русский знаешь?
– А я как раз хотел спросить, откуда вы так хорошо знаете немецкий, – невозмутимо улыбнулся пастор.
И в этот миг церковь содрогнулась. Точно таран ударил в высокие железные ворота, заставив их заскрипеть и прогнуться. Громыхнуло над головами – и сводчатый потолок повело вбок, будто вся церковь присела и вздрогнула. Сверху посыпалась мелкая каменная крошка. До того едва слышное чавканье стало нестерпимым.
