— Прошу прощения у Повелителя Волн, — пролепетала Мэллит, и шрам на груди отозвался острой болью, напомнив о неизбежном.
— Это я прошу прощения. — Серый поднялся из-за стола, сверкнула золотом цепь. — Я ваш покорный слуга, сударыня.
— Герцог Придд готов пойти к вам на службу. — Любимый рассмеялся весело и беззаботно. — Мы ждем от него подобных слов с осени, но он прячется в своем особняке.
— Как и положено Спруту, — сказал Ричард, он любил Первородного всем сердцем, и Мэллит ему доверяла.
— О да. — Повелевающий Волнами не умел улыбаться. — Сударыня, с вашего разрешения я верну Повелителю Скал его любезность. Заняв особняк, в котором он сейчас властвует, он уподобился настоящему вепрю.
— Господа, — названный бароном вскочил, и в руке его был хрустальный кубок, — мы забываем о главном. О снизошедшей на нас красоте. Здоровье прекрасной Мелании!
Мэллит торопливо выпила вино, но змеиный холод не отпускал. Любимый смеялся, шутил, о чем-то расспрашивал косоглазого и Первородных, а за стенами свивала кольца и шуршала чешуей смерть, и как же она была голодна!
Улицы пусты — ни людей, ни кошек, ни крыс, только молчаливые дома, всадники за спиной и лунные тени впереди. Шаг за шагом, улица за улицей, поворот за поворотом. От дворца к Багерлее. Мимо бывшей площади Фабиана, мимо продрогшего Старого парка, мимо затаившегося темного особняка со спрутом на фронтоне и дальше, в обход мертвой Доры.
Пустая, холодная, сухая ночь. «Ночь расплаты», как назвал ее Енниоль, но расплата не торопится, а кони сворачивают на улицу Святой Милисенты.
Бьют колокола, знаменуя Час Скалы. Мертвый час. В эту пору и до рассвета зимой лучше домов не покидать, а они едут через полумертвый город и собственные сны. Надо бы бояться, но он не боится. Не потому, что верит сюзерену, а не достославному, просто страх вытек вместе со странными снами и любовью… Нет, он помнит и закатную волну, и пегую клячу, и глаза Мэллит, но помнить — не значит чувствовать, а не чувствовать — это почти забыть.
— Карваль, вы видели воспитанницу Матильды?
— Да, Монсеньор. Очень красивая девушка и так похожа на Ее Высочество.
— Она боится этой ночи.
— Этой? — Маленький генерал казался удивленным. — Но почему?
— Не знаю, — солгал Эпинэ, — я не алат, но Мэллица что-то чувствует.
— Женщины чувствуют больше мужчин, — признал Карваль, — но меньше лошадей, а лошади не хотят приближаться к Доре.
— Я тоже не хочу. — Робер привстал в стременах, вглядываясь в провал улицы, там не было ничего. — Поворачиваем. Проедемся к Нохе и домой.
— Дювье доложил, что Его Высокопреосвященство поднялся к себе в десять вечера. — Голос Карваля вновь стал деревянным. — Монсеньор, не лучше ли вернуться прямо сейчас? Вам предстоит трудный день.
— Трудный. — Вряд ли кардинал спит, скорее варит шадди и ждет очередного рассвета. Появится ли он в суде? Альдо надеется, что нет, но Левий непредсказуем, и он не хочет смерти Ворона.
— Ракану не понравится ваша встреча. — Никола поправил сползшую на нос шляпу, в лунном свете пар из генеральского рта казался зеленым.
— Не понравится. — Эпинэ тоже умеют быть упрямыми. — Но он не узнает.
Где-то громко, с надрывом завыла собака. Дракко топнул ногой и обернулся: в огромных глазах плясала мертвая звезда.
— Карваль, у меня к вам просьба.
— Да, Монсеньор.
— Воспитанница Ее Высочества… Если со мной что-нибудь случится, позаботьтесь о ней.
— Конечно, Монсеньор. — Короткий внимательный взгляд. Что подумал маленький генерал? Что его Монсеньор влюблен? Если бы…
— Благодарю. — Никола обещал, и он сделает. Если выживет маленький южанин, выживет и Мэллит. От смерти спасти можно, а ты попробуй спасти от любви. Она сама загорается и сама гаснет, а потом можешь ворошить пепел сколько душе угодно, не будет ничего, только серая пыль на руках, на душе, на памяти… Когда он сгорел? В Золотую ночь или позже, увидев повешенных во дворе Эпинэ? Почему он не заорал на Карваля, не повернул Дракко, не ускакал в Ургот? Тогда крови на нем еще не было, по крайней мере той, что не смыть.
— Никола.
— Да, Монсеньор.
— Вы верите в проклятия и конец времен?
— Нет. — Эпинэ попытался вглядеться в лицо южанина, но мешала лунная вуаль. — Нет, Монсеньор, не верю.
А Енниоль верит. Гоган собрался умирать вместе с Олларией, а ночь для расплаты и впрямь подходящая, только это было бы слишком просто.
— Генерал Карваль, я рад, что вы со мной, но лучше бы вам увести людей в Эпинэ. Там есть чем заняться.
— Монсеньор, мы уже говорили об этом. Мы не уйдем.
— Если Ворона казнят, от нас не оставят ничего.
— Понимаю, Монсеньор, но мы не уйдем.
— Ваша верность вас прикончит.
— Лучше меня прикончит верность, чем измена. Люра и Джереми ловили других, а поймали себя.
— Джереми не найдут?
— Живым никоим образом, а мертвым — когда вам будет угодно.
— Вы бы предпочли пораньше?
— Пожалуй, да.
— Я бы с вами согласился, если б не Дикон, то есть герцог Окделл.
— Окделлу не нужна правда, Монсеньор, иначе он ее бы уже знал.
— Откуда?
— Закатные твари! Достаточно проехать по городу, и вот она, а Окделлу даже Дора не помогла. Простите, Монсеньор.
— Пустое.
Пустое, но разговор увял. Светила луна, отчаянно ныло запястье, а накрывшая город тишина давила чудовищной подушкой. Если обойдется, сюзерен окончательно уверует в свою звезду, хотя куда уж больше! Эгмонт затевал восстание, не веря в победу, погиб сам и погубил других. Альдо в поражение не верит, и дорога его оборвется не сейчас.
Правнуки Кабиоховы знают много, но с чужих слов, а Ночь Расплаты такая же сказка, как и Ночь Луны. Мэллит гуляла запретными ночами и жива, ее семья блюла обычаи и погибла у рехнувшейся ары. Придды пережили все мятежи и угодили на плаху потому, что Манрикам захотелось от них избавиться, или это и есть возмездие? Если не мстишь ты, мстят за тебя, но кто? Не Создатель же…
Дракко остановился и опустил голову. Так он стоял у ворот Агариса, но крысы из Олларии еще не ушли.
— Лошади боятся идти вперед. — Можно подумать, он не заметил.
— Вижу. Вы все еще не верите в проклятие?
— Нет, Монсеньор, но в этом городе есть много неприятного.
Сзади — сгрудившиеся всадники и испуганный храп, впереди — мощные, облитые лунной мутью стены. Раньше в Нохе молились, потом стали убивать друг друга, а теперь молитвы смешались с кровью. Когда убивали Айнсмеллера, на небе было солнце, почему же убийц захлестнула лунная зелень? Луна холодна, она знает больше солнца, как пепел знает больше огня.
