Чемош приходил в Зал Уходящих Душ в своем смертном воплощении только тогда, когда его что-то сильно беспокоило. Ему нравилось созерцать доказательство своего могущества. Каким бы Богам ни поклонялся смертный при жизни, после смерти каждая душа представала перед ним. Даже те, кто вообще отрицал существование Богов, оказывались здесь, для большинства из них это оказывалось изрядным потрясением. И всех их судили по тому, как они жили, а не по тому, веровали ли они при жизни. Колдунья, всю свою жизнь помогавшая людям, отправлялась по своему пути дальше, а себялюбивая, жадная душа торговца, постоянно обманывавшего своих покупателей, но при этом ни разу не пропускавшая молитвы, поддавалась на льстивые речи Повелителя Смерти и оказывалась в Бездне.
Некоторые души могли бы идти дальше, но сами не хотели этого. Мать не желала расставаться с маленькими детьми, муж не хотел оставлять жену. Такие души оставались привязанными к людям, которых любили, пока их не убеждали, что будет лучше продолжить путь, оставить живых жить, а мертвым двигаться дальше.
Чемош стоял среди Зала, глядя на ряд выстроившихся душ, ряд, который считался бесконечным, и вспоминал ужасное время, когда этот ряд вдруг неожиданно и резко оборвался, время, когда пред ним предстала последняя душа, и он озирался вокруг в изумлении, которое простиралось безгранично. Повелитель Смерти поднялся со своего трона в первый раз с того момента, когда занял это место в начале творения, в гневе выбежал из Зала и обнаружил, что Такхизис похитила и мир, и все души.
Вот тогда Чемош осознал смысл поговорки смертных: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем».
И он поклялся, что никогда не потеряет этого снова.
Чемош наблюдал, как души подходят к нему, выслушивал их истории, судил и рядил, выносил решение, некоторых хватал, некоторых отпускал и дожидался, пока его зальет теплым светом удовлетворения.
Но в этот день ничего подобного не происходило. Он явственно ощущал недовольство. Все, что должно было получиться, не получалось. Он утратил власть и понятия не имел, как она от него ускользнула. Можно подумать, будто он проклят…
При этой мысли он осознал вдруг, что привело его сюда, понял, чего он ищет.
Он стоял в Зале Уходящих Душ и снова видел перед собой первую душу, пришедшую сюда после возвращения мира: смертную душу Такхизис. Все Боги присутствовали при ее уходе. Он снова слышал ее речь, наполовину состоящую из отчаянной мольбы и наполовину — из злобного рычания.
— Вы совершаете ошибку! — сказала тогда Такхизис всем им. — То, что я сделала, нельзя переделать. Проклятие живет среди вас. Уничтожьте меня, и вы уничтожите самих себя.
Чемош не мог ее судить. Никто из Богов не мог. Все-таки она была одной из них. Верховное Божество пришло заявить права на душу своего потерянного ребенка, и правление Такхизис, Королевы Тьмы, закончилось, а время и вселенная продолжились.
Чемош не думал тогда о ее пророчестве. Тирады, бредни, угрозы — Такхизис сыпала словами целую вечность. Но теперь он невольно задумался и гадал с тоской, что же имела в виду усопшая и неоплаканная Королева.
Существовал лишь один человек, только один, кто был к Такхизис ближе, чем кто-либо за всю историю. И именно этого человека он прогнал от себя.
Мина.
Паслен вышел из грота с тяжелым сердцем, слишком тяжелым, чтобы оно могло оставаться на отведенном ему месте в груди, поэтому упало в желудок, где его оскорбило зрелище соленой свинины, и оно отомстило Паслену резями в животе. После чего упало еще ниже, добавив веса ногам, которые и без того шагали все медленнее и медленнее, и требовались невероятные усилия, чтобы хоть как-то двигаться вперед. А сердце делалось все тяжелее.
Мозг Паслена твердил ему, что он выполняет срочное дело, спасает Риса. Беда была в том, что сердце этому не верило, поэтому оно не только давило на ноги, утяжеляя их с каждым шагом, но еще и ссорилось с его головой, не говоря уж о соленой свинине.
Паслен не обращал внимания на сердце и подчинялся голове. Голова означала логику, а люди обычно очень уважают логику, постоянно подчеркивают, как важно поступать логично. Логика подсказывала Паслену, что вернее всего он поможет Рису, если приведет помощь в образе монахов Маджере, чем если он, простой кендер, останется с ним в гроте. Это была логика Риса, убедившего Паслена уйти, эта же самая логика заставляла его двигаться вперед, хотя сердце требовало, чтобы он развернулся и побежал назад.
Атта шла за ним по пятам, как ей было сказано. Надо полагать, ее сердце тоже возмущалось, потому что она постоянно останавливалась, получая суровые отповеди от кендера.
— Атта! Ко мне, девочка! Ты должна идти за мной! — наставлял ее Паслен. — У нас нет времени валять дурака!
Атта бежала за ним, потому что так ей приказали, но делала это неохотно, так же как и Паслен.
Сама по себе ходьба была немалой проблемой. В эту ночь в небе висели Солинари и Лунитари. Солинари в конце первой четверти, Лунитари полная, причем обе луны подмигивали кендеру, словно какие-то сумасшедший глаза. Он видел высоко над головой хребет, через который собирался перевалить, и рассуждал — логически, — что с вершины холма увидит дорогу и эта дорога приведет его в Устричный. Вершина холма казалась не такой уж далекой: один прыжок, один скачок, перебежать через песчаные дюны, пробраться между валунами…
Однако пройти через дюны оказалось не так просто. Об одном прыжке и одном скачке речи уже не шло. Песок осыпался, проваливался, уезжал из-под сапог Паслена, которые и без того были скользкими от свиного сала. Он завидовал Атте, которая бежала по верхушкам дюн, и жалел, что у него нет четырех лап. Паслен форсировал дюны, как казалось, целую вечность, чаще оказываясь на четвереньках, чем на ногах. Он взмок и устал, и каждый раз, когда он поднимал глаза, вершина холма все больше удалялась от него, вместо того чтобы приближаться.
Тем не менее, рано или поздно кончается все, кончились и дюны. Остались валуны. Паслен подумал, что камни будут лучше дюн, и облегченно принялся карабкаться вверх.
Радость оказалась преждевременной.
Он даже не подозревал, что камни бывают такими большими, что у них такие острые края, что карабкаться по ним так сложно и что между этих камней живут такие огромные и злые крысы. По счастью, с ним была Атта, иначе крысы утащили бы его, потому что они нисколько не боялись кендера. Собака же им не понравилась. Атта лаяла на крыс. Они таращились на нее красными глазками, бранили ее, но потом разбежались.
Совсем недолго проплутав между валунами, Паслен ободрал руки до крови. Лодыжка болела — он оступился и едва не вывихнул ее. Один раз ему пришлось остановиться, потому что его вырвало, но это хотя бы разрешило проблему соленой свинины.
