— Как тривиально ты мыслишь, сестренка… Когда я вынырнул у ее ног и меня озарило, кто она такая, я до смерти испугался. Она была не просто подобна мне, но — сильнее. Мудрее, старше, могущественней.
"Завидно?" Она кивнула на барельеф, с которым я так непочтительно обошелся. Я промолчал, еще не справившись с голосовыми связками, парализованными шоком. Кивнул, стараясь, чтобы вышло дружелюбно, вышел из воды, набросил на бедра клочок светлой ткани, служившей мне в жару одеянием, и присел в тени колонны.
"Страшно?" — в глазах была насмешка, на губах — улыбка сытого хищника. Она выглядела стопроцентной индианкой, но говорила не на хинди и не на английском, а на русском. Без акцента. Позже я узнал, что она могла изменять внешность — совсем как Незнакомка с моей давней картины. Правда, черты лица меняла не кардинально, ограничиваясь оттенком кожи, цветом глаз и волос, прической.
"Страшно". Хорохориться и кидать понты в данной ситуации было бессмысленно. "Страшно подчиниться чужой воле, потерять собственную индивидуальность? Или вдребезги разбить представление о самом себе?" Усмешка стала язвительнее и тоньше. "Страшно не найти нужного языка с такой, как ты. А потом грызть локти в бессильной досаде, что упустил небывалый случай".
Она рассмеялась. Покачала ступней, вызвав гроздь хризолитовых брызг. Прозвенела ожерельем из старых монет на смуглой шее. "Знаешь, кто ты?"
Я не ответил, посчитав вопрос риторическим. "Ты подросток. Отовсюду углы торчат, куда ни ткни — локоть или коленка. Мальчишка, возомнивший себя могучим творцом, демиургом. Не рано ли?" Я пожал плечами, стараясь держать невозмутимую мину. "Даже если и так — разве этот мир творился не такими же неопытными подростками? Вот и вышло местами неумело и кособоко, а местами — классно. Для творчества нужно дерзание, нужно быть крези, а эти качества проходят с возрастом. Мудрые старцы не творят, а лишь занудно учат, тряся бородами и шамкая беззубыми деснами".
"А вот и не так. Творить набело — а не эскизно, можно, лишь повзрослев. Иначе вы бы наворотили такого! Не видишь разницы между беззубым старцем и зрелым мужчиной, опытным мастером?" "Ты, видимо, такая взрослая тетенька, опытная мастерица? Потому и выбрала назидательный тон? Предупреждаю: даже в сопливом детстве терпеть не мог, когда со мной говорили свысока. Об этом знали и гувернеры, и учителя, и родители. Чревато!.."
Она вновь рассмеялась — искренне и заливисто. "Какой забавный! Ершистый, огрызается… Ты чуть не ошпарил меня самолюбивой злостью. В смеси со страхом. Вот уж поистине красная, импульсивная ворона!"
Я и вправду разозлился — ты же знаешь, как меня задевает снисходительный тон. Но посчитал, что сумел спрятать злость и обиду за иронией. Оказывается, не сумел. "Ворона давно не красная. Она радужная. Порой напоминает жар-птицу — когда меня искрит от вдохновения. Может быть белой или даже прозрачной, как воздух. А может — зеленой, голубой, лиловой. На выбор!"
"И давно она была прозрачной?"
"Месяц назад. Я обитал тогда на вершине пятитысячника, к северо-западу отсюда. В горах всегда становишься прозрачным. Эго умирает…" Она бросила на меня внимательный взгляд, пригасив улыбку, и я продолжил: "Охватывает свобода, та самая — совершенная и невесомая, когда уже не хочется никого удивлять, эпатировать или ударять. Когда нетрудно следовать фразе "подставь правую щеку" — и не так, как поступают считающие себя христианами: сжав зубы, пересиливая свою натуру и в глубине души желая обидчику "раскаленных углей на голову", как выразился апостол Павел…" Я говорил и говорил — меня понесло. Она слушала, опустив лицо, прикрыв глаза длинными и жесткими, как у всех индианок, ресницами. Ни зрачков, ни губ я не видел и потому мог льстить себе, что она серьезна, что насмешливая улыбка растаяла."…Без насилия над собой, без ответной злобы. Чужая агрессия проходит насквозь — как в одной песенке: "дождь проходит сквозь меня", "свет проходит сквозь меня" — и, не встречая сопротивления, сходит на нет, утекает в песок. Там, на вершине, собственные резкие и страстные поступки кажутся глупыми детскими выходками…"
"Вроде сожжения дома?" "Да. Его сжигал глупый и самовлюбленный подросток. Запалила своим пером огненно-красная уязвленная ворона". "А на вершине пятитысячника восседал мудрец в белоснежных одеждах. Парила чистая до прозрачности птица. Но отчего тогда прозрачная птица снова обрела яркое оперение и резкий голос, спустившись с высот сюда, на эти развалины?" Она подняла глаза: вместо сочувственного понимания, что я ждал — та же насмешка!..
"Странно, что ты спрашиваешь! Оттого, что без эго невозможно творить. Я никогда не хотел стать святым или просветленным. Но творил и выдумывал — сколько себя помню". "Имела счастье видеть твои творения: слонов в ярких разводах, от которых шарахаются их жены и дети, клыкастых птиц, чьи огромные зубы мешают им ловить насекомых, кувыркающихся в воздухе мартышек. Ты знаешь, что через три-пять дней слоны линяли, мартышки теряли крылья, а попугаи с облегчением переставали клацать зубами?" "Да. Именно поэтому я позволял себе шалить, не просчитывая последствия".
"А сколько жили твои дожки или лесная нечисть — как только ты переставал о них вспоминать?" "Не знаю. Но думаю, дольше, чем держались крылья у обезьян и зубы у попугаев. Ведь в их сотворение я вложил не в пример больше".
"А что сталось с героями твоих картин, после того как огонь пожрал полотна?"
Ее вопросы врезались в меня, и каждый следующий — чувствительнее и больнее. И каждый ответ давался всё с большим трудом.
"Я думал об этом. Полной уверенности у меня нет, но надеюсь, они благополучно живут в тех мирах, что я для них сотворил". "Ах, ты надеешься, но полной уверенности нет! А ты знаешь, перед кем ответственен творец — в первую очередь? Не перед потребителями его творений, не перед идиотами-критиками или снобами-искусствоведами. И даже не перед Господом Богом!" Она возвысила голос, и снова, к стыду своему, я ощутил укол страха.
"Знаю. Перед своими детьми". "Так что же тогда ведешь себя, как глупый вздорный мальчишка?!" Она спрыгнула с изваяния, вызвав фонтан брызг. Черные глаза метали молнии, ноздри раздувались. Ей-богу, если б не знал, что подобные ей не могут испытывать сокрушительных страстей, решил бы, что сейчас буду испепелен. Впрочем, полной уверенности, что это игра, а не истинный гнев, у меня не было. Да и сейчас нет.
Я тоже вскочил и подался к ней. Страх можно задушить только встречной атакой. "Я не опытный зрелый мастер, но и не мальчишка! Да, я многого еще не знаю и потому не умею. Но я хочу узнать, я прилагаю усилия, чтобы понимать и ведать, черт побери!.. И ты возникла здесь не просто так, по прихоти южного ветра или велению дамского каприза. Ты явилась, расслышав мой голодный зов, мой одинокий вой. Явилась, чтобы рассказать, чтобы восполнить мое незнание. Ведь так?!"
