— Мне думалось, о нем скорбеть ты больше будешь, — рука Ларминиза опустилась на плечо короля.
— Я и скорблю, но мысли мои светлые, — спокойно ответил Садар.
— Кем был он для тебя? Нельзя же не заметить, как странно ты к нему относился.
— Учителем, наставником. Он был примером, я восхищался им. Сначала злился, как ребёнок. Старался делать все наперекор. Да иначе и не получилось бы, столкнулись интересы, — пожал плечами правитель. Он говорил ровно, и всё же с легкой грустью.
— А что теперь?
— Теперь он мне оставил свою мечту. Не знаю только, удастся ли такое.
— Но если ты, хм, прости, государь… если ты предпочитаешь мужчин, то почему Азит остался без внимания? — продолжил Ларминиз, оставшись с королем наедине.
— Ты ошибаешься, Кирит не был мужчиной для меня. Это другое. Он символ, восхищение.
— Но что тогда Азит?
— Этот… верный пес, который иногда кусает руку. Наверное, мне не дано прощать, — Садар повернулся спиной к жрецу, дав понять, что разговор закончен.
Ему осталась память. А еще неожиданный каприз Кирита, решившего тайно венчать Азита и Садара, — серьга в левом ухе. Заметил ли кто, что у короля теперь их две? Одна за Ранику. Одна — Азиту. То ли блажь на жреца нашла, то ли задумал чего опять, но правителю Сидерима ничего не оставалось, как согласиться на морганатический брак с воеводой. Кирит выглядел очень довольным, проведя церемонию. В чем тайный смысл подобного желания, Садар не спрашивал. Он молча покорился. И много вечеров еще провел с Киритом, выслушивая мечты и мысли старца. Королю нравились беседы со жрецом, казалось, это единственное, ради чего он охотно отодвигал бумаги, покидая кабинет. Кирит предпочитал беседки в саду, прогулки по аллеям. Он словно пытался надышаться воздухом столицы, предчувствуя, что путь его завершится скоро. И щедро дарил внимание ученику, которого не выбирал, но признал.
После отбытия жрецов с телом Наставника жизнь во дворце стала постепенно возвращаться в прежнее русло. Словно и не произошло ничего. Тишина. И в сердце Садара такая же тишина. Хотя, скорее, сосредоточенность. Короля беспокоили вести с севера. Рагард собирал войско, стягивал к северным границам, оставаясь практически беззащитным перед Сидеримом. И не похоже, что такое доверие проснулось в императоре, что открывает южные границы. Скорее, вынужден, поставлен перед необходимостью опасностью гораздо большей, нежели страх перед вероломством Садара. Однако вестей, говорящих толком, что же случилось с северной империей не приходило. Правитель Сидерима занял выжидательную позицию, не торопясь предвосхищать события. Однако где-то фоном в мысли закралась тревога.
Тем временем жизнь приносила с собой обычный распорядок дней. Садару всё так же нехотя приходилось отвлекаться от работы для участия в пирах, которые чем ближе к зиме, тем чаще следовали. Аристократы зачастили с визитами в королевский дворец, да и посланники провинций не проходили мимо. Пусть не банкет, но большой обед приходилось устраивать всё чаще. Не отвертеться, не открутиться. Да и Раника ворчит, мол, вообще нелюдимым стал Садар. И не сказать ей, как беспокоит короля происходящее на севере. Приходится терпеть, надевать приветливую улыбку и встречать послов.
— Вам нужно обязательно попробовать, государь, — Лаина пододвинула кубок к королю. Садар принюхался к напитку. Пахло дивно. Старинное тонкое вино, наверняка из запасников самого императора Рагарда. Грех не попробовать такой нектар. И всё равно, что Раника ругаться будет. И чего только взъелась за пьянство в последние дни? Хотя, может, так лишь кажется? Не склонна королева к подобному поведению. А вот сейчас орлицей смотрит, взглядом корит, как ребенка малого. Не успел Садар опомниться — уже сменила кубок. И что с ней сделаешь? Еще и выпьет, чтобы супругу не досталось.
Король не заметил, как обмерла Лаина, увидев кубок в руке Раники. Заметил Ларминиз, рванулся:
— Королева!
И не успел. Она отпила глоток, улыбнулась, собираясь похвалить вино. Внезапно побледнела, судорожно схватилась за горло, рухнув со стула. Присутствующие в зале на мгновение замерли. Ни от кого не укрылась замена кубка. Раньше все тайно посмеивались над монархом, которому жена не дает выпить. Только сейчас всем стало не до смеха. Не надо быть большого ума, чтобы понять, — напиток, предназначенный королю, отравлен.
— Схинин, не иначе. Парализует, едва попадет в рот, — тихо произнес жрец, склонившись над Раникой, осматривая мертвое тело. Тишина стала звенящей, натянулась тетивой… выстрелив криком Лаины:
— Нет!!! Почему она?! Почему ты не умер?! Почему та, что так добра была со мной?!
Женщина билась в истерике. Схватив нож со стола, бросилась к Садару. Все замерли, не шевелясь. Рука Лаины оказалась остановлена стальной хваткой Разящего. Женщина продолжала кричать, осыпая короля проклятьями, не видя, как сквозь слезы что-то шепчет юная Эльгия, племянница, воспитанница убийцы. И лишь когда та перешла на всхлипы, послышался голос, твердивший раз за разом:
— Казнить… казнить… казнить!
Ей не было жаль кузину отца. Она сорвалась, бросилась к королеве, разразившись рыданиями. Много лет назад, когда принцессу Эльгию привезли едва ли не заложницей в Сидерим, Раника стала матерью для девочки, окружив её добротой и заботой так, что та не чувствовала себя здесь чужой. И сейчас девушка помнила, как радовалась королева ей, как баловала, улыбалась. Как приучила к мысли, что Эрдар — её суженый, незаметно заставив полюбить наследника. Эльгия, как никто другой, понимала, что именно Раника являет собой то средоточие добра и света, которое царит в столице Сидерима. И сейчас принцесса кричала, обнимая мертвое тело. Всё ещё тёплое, но бездыханное.
Садар замер, глядя перед собой. Застыл, словно скован, не может шелохнуться. Казалось, он не видит, как забегали придворные, как убийцу вывели из зала, отправив в казематы до решения суда. Не слышал проклятий Лаины, обвиняющей во всех бедах, в своей загубленной жизни вдалеке от родины, о том, что знала, на что идет, и была к этому готова, лишь бы его уничтожить. Не слышал, как истошно кричит Эльгия, причитая над мертвой королевой. Мир Садара остановился. И даже воздух обездвижился, более не вздымая грудь. Если бы кто-то заглянул вовнутрь, то ужаснулся бы тому, как кровоточит вырванное сердце короля.
Азит сидел под дверью спальни королевы и никого не пропускал. Никто и не стремился войти в опочивальню, помня, с каким лицом туда вошел король. В его глазах стояли слёзы. Верный пес знал, что делает государь. Вот уж сколько ночей после похорон Раники, Садар отправлялся в её спальню и не выходил оттуда до утра. Скорчившись на постели, он плакал, захлёбываясь слезами, выл, словно раненный волк, беспрестанно повторяя имя королевы. Разящий понимал, что государя таким видеть не должны. А потом снова будет утро, король выйдет из спальни, и лишь опухшие глаза на посеревшем осунувшемся лице выдадут, что он опять не спал. Если бы мог, то казнил бы Лаину собственноручно. Конечно же, она созналась. И не такие сознавались, оказавшись в казематах под дворцом. Рассказала, как долго вынашивала план, ждала момента. Все эти годы, проведенные в Сидериме, она горела желанием мести за то, что её отправили заложницей вместе с принцессой. Но именно принцесса первой произнесла: "Казнить". Не смогла простить, понять не захотела, как можно желать смерти тем, кто был так добр. Эльгия едва не отреклась от императорской семьи, подозревая, что покушения спланировал дед-император. Садар её остановил.
