— Не говори так! Я тебе запрещаю!
— Ты ничего не можешь мне запретить, — спокойно ответила она. — Ты мне не муж, а всего лишь опекун. Хорошо — я не стану ничего говорить. Но ты знаешь, как я поступлю.
Он сердито схватил ее за плечи и поднял.
— Зачем ты мучаешь меня? Разве не понимаешь, что только твое благополучие дает мне силы и надежду?
Покорившись его рукам, она села к нему на колени.
— Надежду? А на что же надеяться Зусаи, если ты умрешь, любимый? Что ждет ее в будущем? Замужество с безымянным человеком с лиловыми глазами? Нет, это не для меня. Либо ты, либо никто.
Она поцеловала его, и он ощутил мягкое тепло ее языка на своих губах. Разум повелевал ему вырваться из ее объятий, но возбуждение пересилило — он притянул ее к себе и вернул поцелуй с пылом, которого в себе не подозревал. Рука скользнула по ее плечу, по мягкому белому шелку рубашки и мягкой коже под ним. Опускаясь все ниже, ладонь легла на левую грудь. Твердость соска задержала ее и заставила сжать большой и указательный пальцы.
Талисман не слышал, как отворилась дверь, но почувствовал теплую струю воздуха снаружи. Он повернул голову и увидел Нуанг Ксуана.
— Никак я не вовремя? — подмигнул старый воин.
— Вовремя, — сипло ответил Талисман. — Входи. — Зусаи, встав, поцеловала его в щеку. Он посмотрел, как она уходит, покачивая стройными бедрами.
Нуанг Ксуан плюхнулся на стул.
— Неловко так сидеть. То ли дело на полу, по-надирски, но я не хочу смотреть на тебя снизу вверх.
— Чего ты хочешь, старик?
— Ты велел мне оборонять ворота, но я хочу стоять на стене, рядом с Друссом.
— Почему?
— Мне думается, я умру здесь, Талисман, — вздохнул Нуанг. — Я не возражаю — я достаточно пожил. И многих убил. Ты мне веришь?
— Отчего же нет?
— Оттого, что это неправда, — злобно усмехнулся Нуанг. — За свою жизнь я убил только пятерых: троих в единоборстве, когда был молод, и еще двух улан, когда те на нас напали. Я сказал дренаю, что здесь убью сто человек. А он сказал, что будет вести за меня счет.
— Сто? Всего-то?
— Мне как раз нездоровилось, — улыбнулся Нуанг.
— А теперь скажи по правде: почему ты хочешь стоять рядом с ним?
Старик сощурил глаза и вздохнул особенно тяжко.
— Я видел его в бою: это смерть. Много гайинов погибнет от его руки. Если я буду рядом, люди будут смотреть и на меня. Хоть я и не дойду до сотни, им покажется, что я и впрямь столько убил. И когда о нашей битве будут петь песни, в них останется и мое имя. Понимаешь?
— Нуанг и Побратим Смерти. Как же, понимаю.
— Почему ты назвал его так?
— Мы с ним были в Пустоте. Это имя ему как раз впору.
— Это хорошо. Нуанг и Побратим Смерти. Мне нравится. Так ты разрешаешь?
— Разрешаю. Я тоже буду следить за тобой, старик, и вести счет.
— Ха! Теперь я счастлив, Талисман. — Нуанг встал и потер зад. — Не люблю я этих стульев.
— Когда будем говорить в другой раз, сядем на пол, — пообещал Талисман.
— Теперь не до разговоров. Гайины будут здесь завтра. Твоя женщина остается?
— Да.
— Так и должно быть. Она очень красива, и любовные утехи с ней помогут тебе в трудное время. Помни только, что бедра у нее очень узкие. У таких женщин первые роды всегда тяжелые.
— Я запомню, старик.
У самой двери Нуанг оглянулся:
— Ты очень молод, но, если останешься жить, станешь великим человеком — я знаю толк в таких делах.
Он ушел, а Талисман через другую дверь вышел в лазарет. Зибен расстилал одеяла на полу, молодая надирка подметала.
— Все готово, генерал, — весело доложил Зибен. — У нас много ниток и острых иголок. Еще бинты — и самые скверно пахнущие травы, какие мне доводилось нюхать. От одного их духа раненые побегут обратно на стены.
— Сухой древесный гриб, — сказал Талисман. — Он предотвращает заражение. А спирт у тебя есть?
— Я не настолько искусен, чтобы резать, — значит и поить никого не придется.
— Используй его для очистки ран и инструментов. Он тоже не дает заразе проникнуть внутрь.
— Это тебе следовало стать лекарем. Ты смыслишь в этом куда больше моего.
— У нас в Бодакасе были уроки полевой хирургии. Об этом написано много книг.
Надирка подошла к Талисману. Она не была красавицей, но к ней почему-то влекло.
— Ты молод для полководца, — сказала она, касаясь его грудью. — Правда ли то, что говорят о тебе и чиадзийке?
— Что же о нас говорят?
— Что она обещана Собирателю и ты не можешь взять ее себе.
— Вот как... Ну а тебе что за дело до этого?
— Я не обещана Собирателю. А воеводе негоже страдать от обеих своих голов, от верхней и нижней. Ни в одном мужчине нет столько крови, чтобы она приливала и туда, и сюда. Надо освободить одну голову, чтобы другая работала в полную силу.
Талисман рассмеялся.
— Ты одна из женщин Нуанга... Ниоба?
— Да, я Ниоба. — Ей польстило, что он запомнил ее имя.
— Что ж, Ниоба, спасибо тебе. Твои слова очень меня взбодрили.
— Это «да» или «нет»? — растерялась она. Талисман улыбнулся и вышел вон, а Зибен прыснул.
— Клянусь небом, ну и нахалка же ты. А что же тот воин, на которого ты положила свои прекрасные глазки?
— У него две жены и одна лошадь. И зубы плохие.
— Не отчаивайся, их тут почти две сотни — еще найдешь себе.
Глядя на него, она склонила голову набок:
— Здесь никого нет — пойдем ляжем.
— Другой мужчина оскорбился бы тем, что его поставили на второе место после человека с одной лошадью и гнилыми зубами. Я же не поколеблюсь принять столь великодушное предложение. У меня в роду все мужчины питали слабость к красивым женщинам.
— И так же много говорили? — Она развязала пояс и скинула юбку.
— Разговоры — это второй наш талант.
— А первый какой?
— Язычок не уступает красоте, да? Какая же ты прелесть. — Зибен разделся и опустился на одеяло, увлекая Ниобу за собой.
— Только придется побыстрее, — сказала она.
— Быстрота в таких делах в мои таланты не входит — к счастью.
Кзун испытывал дикий восторг, глядя на две горящие повозки. Перескакивая через валуны, он бросился вниз, к готирскому вознице. Тот, подстреленный в шею, пытался уползти прочь. Кзун вогнал ему кинжал между плеч и свирепо повернул. Раненый закричал, захлебываясь собственной кровью. Кзун издал душераздирающий вопль, и воины Острого Рога устремились к нему из нескольких засад. Ветер переменился, горький дым ел Кзуну глаза. Он обежал горящие повозки и огляделся. Всего повозок было семь, их сопровождали пятнадцать улан. Теперь двенадцать солдат лежали мертвые — восемь утыканы стрелами, четверо убиты в свирепой рукопашной схватке. Кзун сам убил двоих. Уцелевшие готиры развернули повозки и спаслись бегством. Кзун рвался за ними в погоню, но ему было приказано оставаться у водоема и не подпускать неприятеля.
