Собравшись с силами, Гоффанон продолжил:
Лезвие славное, клинок безымянный! Стань же для Корума верным слугою. Черные ветры воют над Лимбом Черные ветры зовут мою душу.
С последними словами Гоффанон вскрикнул. Похоже, картина, открывшаяся ему, была поистине ужасна.
Этот ли меч видел Корум во сне? Может быть, то был другой, похожий клинок? Да, лучшего оружия для борьбы с Фой Мьёр нельзя было и придумать. Но был ли он предан Коруму? Не мог ли он подвести его?
Судьбы приговор исполнен — Выкован меч заветный, Рукою клинок не сломишь, Грядущего не отменишь.
Корум видел один только меч. Принц и сам не заметил, как оказался на вершине кургана. Ему казалось, что меч висит в воздухе сам собой. Лезвие светилось то златом, то серебром.
Корум протянул к рукояти, серебряную руку, но меч тут же отлетел в сторону. Корум протянул к нему живую руку, и тогда тот позволил взять себя.
Песнь Гоффанона продолжалась. Начиналась она торжественным гимном, теперь же больше походила на погребальное песнопение. Уж не звуки ли арфы вплетались в эту печальную мелодию?
Этот меч держать достоин Лишь вадаг, герой великий. В мире смертных он бессмертен. Смертен он в мирах бессмертных.
Меч прекрасный и чудесный, Не для войн одних рожден он, И не только плоть он ранит — Для иных то хуже смерти.
Позабудь о Гоффаноне. Верен будь во всем вадагу. Не увиливай от боя — Будь с врагами беспощаден!
Рука Корума сжалась на рукояти. Ему казалось, что этот меч был с ним всегда. Меч был прекрасно сбалансирован, рукоять пришлась прямо по руке. Принц стал рассматривать оружие при свете луны, поражаясь остроте и блеску его граней.
— Это мой меч, — сказал он вслух. Корум чувствовал, что он соединился с чем-то давным-давно утраченным и забытым. — Этой мой меч.
И познавшему тебя До конца храни ты верность!
То были последние слова песни. Кузнец открыл глаза. Мука и торжество застыли в них.
Гоффанон обратил свой взор к луне.
Корум посмотрел туда же. Вид луны потряс его — огромный серебряный диск заполнял собою едва ли не все небо. Ему казалось, что какая-то неведомая сила несет его к ней. Он увидел на ней лица, воюющие армии, пустоши, разрушенные города и выжженные поля. Он увидел себя, хотя лицо у него было совеем другим. Корум увидел меч, что во веем походил на его новый клинок, но в отличие от него, выл не белым, а черным. Принц видел Джерри-а-Конеля, видел Медбх, видел Ралину и не только ее — и он любил всех.
Медбх неожиданно испугала его. Корум увидел арфу Дагдага, что тут же превратилась в юношу со странно золотистым телом, цветом своим напоминавшим саму арфу. Корум увидел огромного серого жеребца, некогда принадлежавшего ему. Где и когда это было, он не помнил. Он увидел равнину, занесенную снегом, по которой скакал всадник в алой мантии, одетый в доспехи вадага; правая его глазница была прикрыта распитой повязкой, вместо левой руки у него был металлический протез. Всадник был поразительно похож на Корума, и все же это был не он — Корум сразу же понял это.
Принц задохнулся от ужаса и попытался отвернуться от всадника, что подъезжал к нему все ближе и ближе. На лице всадника застыла жестокая улыбка. Коруму вдруг подумалось, что тот хочет убить его и, воспользовавшись своим сходством с ним, занять его место.
— Нет! — закричал он.
Луна скрылась за облаками. Корум стоял на вершине кургана Кремма, сжимая в руках меч, которому не было равных в этом мире. Внизу, у подножия кургана стояли Гоффанон, Хайсак Нагрей-Солнце, Джерри-а-Конель и Медбх Длинная Рука. Они смотрели на Корума так, словно хотели помочь ему, но не знали как.
Неожиданно для самого себя Корум поднял меч над головой и сказал тихо, но твердо:
— Я Корум. Это мой меч. Я одинок.
И стоявшие внизу взошли на вершину кургана, и отвели Корума в Кэр-Малод, где все еще продолжался пир.
ГЛАВА ПЯТАЯ
ОТРЯД ВСАДНИКОВ
Долгим и беспокойным был сон Корума. Он слышал голоса, которые говорили ему о ненадежных героях и благородных предателях; он видел множество мечей: тот, что был дан ему на кургане, и другие. Особенно поразил его черный меч, который, как ни странно, напоминал ему об арфе Дагдага; казалось, что в него вселился ужасный демон. То и дело раздавались слова:
— Ты Воин. Ты Воин.
Порою хор голосов говорил Принцу:
— Ты должен следовать Пути Воина.
— Что случилось, — думал Корум, — разве я избрал какой-то иной путь? А хор все не унимался:
— Ты должен следовать Пути Воина. Корум проснулся, произнеся вслух:
— Мне не нравится этот сон.
Он говорил не о сне, он говорил о мире мабденов.
У изголовья его ложа стояла Медбх.
— Ну и что же тебе снилось на этот раз? Корум пожал плечами и попытался улыбнуться.
— Ничего. Похоже, меня так взволновала вчерашняя ночь. — Он заглянул ей в глаза и почувствовал, что в его сердце вползает страх. Он взял ее за руки. Ты действительно любишь меня, Медбх?
— Да, — смущенно ответила она. Корум оглянулся на резной сундук, на котором лежал меч, подаренный ему Гоффаноном.
— Как же мне его назвать? Девушка улыбнулась.
— Придет время, ты узнаешь об этом. Разве не так говорил Гоффанон? Придумать имя нельзя — ты должен услышать его, только тогда меч обретет свою полную силу.
Медбх направилась в дальний угол палаты.
— Ванна готова?
— Да, госпожа.
— Пойди освежись, Корум, — сказала Медбх. — Тебе станет лучше. Мы выступаем через два дня. Давай проведем это время хорошо. Можно поехать на вересковую пустошь.
Корум глубоко вздохнул.
— И чего я мучаюсь? — сказал он. — Чему быть, того не миновать.
Через час, когда они седлали коней, к ним подъехал Эмергин. Он был высок и строен; несмотря на сравнительную молодость, Великий Друид держался очень степенно. На голову его была одета простая железная корона, украшенная самоцветами. Голубая мантия Великого Друида была расшита золотыми нитями.
— Приветствую вас, — сказал Верховный Правитель, — Как прошла у тебя эта ночь, Принц Корум?
— Все хорошо, — ответил Корум. — Гоффанон остался доволен своим мечом.
— Я смотрю, ты не спешишь надевать его.
— Этот меч предназначен не для прогулок, — сказал Корум, поправляя свой добрый старый клинок, висевший на поясе. — Я надену его перед самым боем.
Эмергин согласно кивнул головой. Взгляд его был устремлен на булыжную мостовую.
— Скажи мне, Корум, не говорил ли Гоффанон о тех мистических силах, которые поминал Ильбрик?
