Боб стоял на лестничной площадке — смотрел непонимающе, настороженно.
— Его здесь нет, — сказала Дина. — Заходи, что ли.
Не дожидаясь Боба, она вернулась в квартиру. Дойдя до спальни, бросилась на кровать. Зарылась лицом в простыни — ей показалось, что они еще теплые — вдохнула запах Черного. Горячо выдохнула ртом в подушку, потом всей грудью, медленно вдохнула опять — его, его запах, он здесь спал, долго, и сны, наверное, видел, и даже ее, глупую, наверно, иногда видел во сне, но чаще, наверное, свою Ирландию… А, к черту… Горло сжалось.
Скрипнули пружины матраса. Боб опустился на кровать.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала Дина. Она была благодарна Бобу за то, что он был здесь. Плакать при нем не позволяла гордость, а расплакаться сейчас она боялась больше всего.
— Либо его кто-то предупредил… — начал Боб.
— Либо он спер у меня шпильку, открыл замок и пошел погулять, — закончила Дина. Она наконец вынула лицо из простыней и посмотрела на Боба.
Боб посмотрел на нее в ответ. Глаза у него были, как лампочки. Черные лампочки.
— Вообще, — продолжила Дина, переворачиваясь на спину, — есть много вариантов. Например, что у Макса все это время был ключ, и что теперь он просто решил им воспользоваться. Или, что я тебя обманула и пустила по ложному следу. Наконец, можно предположить, что по чистой случайности Стокрылый именно сегодня решил Макса отсюда вывезти. Но все эти версии слишком логичные.
Боб сел на кровать.
— Не понимаю, — признался он.
— Опоздали мы, Боря, — сказала Дина. — И как бы нам еще больше не опоздать. Это Саша их предупредила.
Боб повертел в огромных лапах мобильник. Мобильник поскрипывал, но не сдавался.
— Откуда ты знаешь? — спросил он.
Дина покачала головой.
— Очень просто, — сказала она. — На ее месте я поступила бы точно так же.
Боб, видимо, решившись, нажал несколько кнопок на телефоне.
— Но не поступила, — пробормотала Дина. — Не в этот раз.
Боб сморщился и поднес телефон к уху. В ожидании ответа еще раз посмотрел на Дину.
— Это ваше дело, — сказала она. Глаза слипались. Снова началась противная, мелкая дрожь от недосыпа. — Ты был прав.
Боб, слушая гудки, покачал головой.
— Уже не только наше, — сказал он.
— Это ваше дело, — повторила Дина. — Разбирайтесь сами.
— Саша, — сказал Боб в трубку, — все отменяется. Ну, вот так. Решили действовать по-другому. Да. Сейчас все собираемся у Ганиных. Жду тебя там. Все. Давай. Да. Да. Конечно. Жду.
Он нажал на кнопку, обрывая связь.
Дина приподнялась на локтях.
— То есть, как бы все нормально? — спросила она с глумливым удивлением. — Типа, так и надо?
Боб встал.
— Нет, — сказал он. — Это я просто… делаю то, что лучше всего умею. Да.
Дина подумала.
— Лучше всего ты умеешь быть дураком? — предположила она.
Боб отвернулся.
— Поехали, — сказал он.
— Поехали, — сказал Стокрылый. Черный сонно заморгал. Стокрылый возвышался над ним, как стервятник над падалью, и от него веяло уличным холодом.
— Вы чего, Лео, — буркнул Черный. Он не выспался и чувствовал себя прескверно. Так всегда бывает, если не спал большую часть ночи. Просыпаешься словно пьяный, и кажется, что додумываешь ту самую мысль, которую начал думать, засыпая. Нет ничего хуже, чем проснуться по будильнику и обнаружить, что спал меньше часа — разве что роль будильника будет исполнять старый раздраженный ворон, замаскированный под человека. Заснуть получилось только под утро, всю ночь мерещились какие-то призраки по темным углам. Сначала то был Тим — старый друг, обманутый, изуродованный, засыпанный битыми кирпичами. Тим не был виден, а только чувствовалось, что он тут. Безгласное напоминание о том, что случилось по вине Черного. Черный переворачивался набок, стонал, закрывался одеялом с головой, и тут за плечами тихо возникала Дина. Славная девчонка, вдова, потерявшая мужа, вдова, которую теперь хотел бросить и любовник. Ну, может, не совсем бросить, он действительно собирался вызвать ее в Ирландию… потом, когда обоснуется и заживет спокойно, ирландей всех (то снова был Тим, мертвый и веселый). Может быть, через год. Или через два. Дина не жаловалась, только стояла сзади — он это чувствовал, точно чувствовал — и молчала. Тогда Черный рывком разворачивался, скрипя зубами от боли, и таращился в темноту. В темноте, разумеется, никого не было, и тогда Черный вставал, брел в сортир, глотал на кухне таблетки — обезболивающие, снотворные. Таблетки уснуть не помогали, зато вызывали к жизни сонм причудливых галлюцинаций. Некоторые грезы Черный мог чуть-чуть контролировать — обычное дело при страшном недосыпе, когда вроде бы видишь сон, но понимаешь, что не спишь. Близилось утро, галлюцинации становились все более странными, все более гадкими и подробными. А к утру они почему-то превратились в расцвеченные, яркие воспоминания. Обычные воспоминания, только очень скверные; едкое снадобье снов источало гниль, мертвечину…. Черный будто заново переживал все самое стыдное и гнусное, что с ним случалось в жизни. Это было ужасно, но он ничего не мог поделать, а только лежал в полудреме и вспоминал, вспоминал, вспоминал. Например, как в пять лет ему нравилось…
— Поехали, поехали, — нетерпеливо проговорил Стокрылый и потянул за одеяло. — Тревога. Сценарий поменялся, твой выход — прямо сегодня.
— Это вы о чем? — хмуро спросил Черный.
— О том самом, — ответил Стокрылый раздраженно и вдруг закричал: — Да подымайся же ты, Тотема ради! Саша звонила, сказала — Отдел твой след взял. Они тут с минуты на минуту будут. Ну?
Черный рывком поднялся и принялся одеваться. Натянув джинсы и водолазку, он сунул ноги в тапочки и, не дожидаясь Стокрылого, заковылял к выходу. Отдел взял след… С этого и надо было начинать, ворона щипаная. Сашку, значит, раскололи. Ну, что ж, долго держалась, молодец. Сколько прошло? Недели три, четыре? Около того, пожалуй: у него не было календаря. Черный медленно опустился на пол и стал зашнуровывать ботинки. В последний раз он надевал ботинки, когда бежал из проклятого санатория. Вот и грязь на подошвах осталась, комками сыплется — еще тогда запачкался, пока по лужам бегал. Словно и не было этих трех недель… Хотя нет, ноги порядком зажили. Значит, все-таки немало времени прошло. Теперь, глядишь, и убежать смогу, взаправду, без накачки.
…в пять лет ему нравилось давить ногами лягушек. Поймать и наступить, медленно, и смотреть, как изо рта у лягушки растет кровавый пузырь. Ну и сволочью же я был маленькой, мрачно подумал он. Жалко, что об этом так никто и не узнал — может, если бы тогда выпороли, то сейчас не так тошно было бы…
