— Они хотят тебя, — продолжал он слабеющим голосом, — тебя...
— Почему?
Голубые глаза закрылись, и золотые пряди четко выделялись на белой коже, уже становившейся похожей на воск. Лохиро перекатывал голову из стороны в сторону, его лицо конвульсивно дергалось от боли.
— Один из них, — прошептал он. — Стал одним из них. Их не много... они — это один. Они хотят тебя...
— Почему? — настаивал Ингольд.
Лохиро продолжал, будто не слышал:
— Я знаю... Но... глупо. Прости. Я знаю... — прошептал он. — Мох... стада Дарков.
Он снова закашлял, давясь кровью.
— ...лед на севере.
Золотая голова откинулась назад. Минутой позже длинное костлявое тело стало мертвым грузом в руках старца. На время, которого хватило бы, чтобы досчитать до ста, предположил Руди, Ингольд сидел в темноте, держа на руках убитого им друга. Затем он осторожно положил тело на пол и припал к его ногам. Лицо Ингольда было суровым, ужасным и пустым, как у каменного изваяния.
— Успокойся, — сказал он тихо, — если Дарки внизу, они будут теперь нас преследовать.
Он исчез в дверном проеме и вернулся через несколько минут с Че. Он нашел и вложил в ножны свой меч, пока Руди подбирал свое оружие и посох с золотыми зубцами, который носил Лохиро.
На улице бушевала буря. Дождь и ветер обрушивались на город с удвоенным неистовством. Ингольд натянул капюшон, затенявший лицо, а поверх накрылся промокшим шарфом с висящими, как хвосты, концами.
Затем он остановился, обернувшись, и долго смотрел на тело Лохиро. Оно лежало в тени, там, где Архимаг упал. Лужа крови виднелась на устланном листьями полу.
Ингольд долго стоял над убитым другом. Затем совершенно неожиданно тело мертвого Архимага занялось пламенем. Красно-золотой свет ярко освещал лицо с остро выступающими костями, длинные изящные руки и шевелюру, теперь превратившуюся в настоящий огонь. Погребальный костер, высотой до потолка, гудел. Простирающаяся все шире колонна огня лизала стропила, ее ослепительный свет освещал спокойное, почти безразличное лицо Ингольда и его измученные глаза. Руди наблюдал до тех пор, пока тело не начало чернеть, а мясо слезать с костей. Пелена цвета топаза, образованная огнем, окутывала горящее тело. Руди отвернулся, не в силах вынести это зрелище. Комната наполнилась запахом паленого мяса.
Спустя некоторое время он услышал, что Ингольд ведет Че по лестнице, и последовал за ним на улицу, в дождь.
Так они ускользнули из Кво, как воры, под покровом ураганных ветров. Они оставили в этом городе руины всемогущего колдовства и надежды на волшебную помощь человечеству.
К утру они разбили лагерь в сопках над городом, и Руди уснул глубоким сном. Он проснулся после полудня и увидел Ингольда, сидящего все в той же позе: согнув колени и обхватив их руками. Невидящим взором он смотрел на руины внизу, рядом с серым океаном.
Он беззвучно рыдал.
Свет костра коснулся скал, арройо* [1] и упал, дрожа, как дождь, на струны арфы. Он с уважением относился к заявлению Ингольда, что не должен играть на ней. Но ночь за ночью в ветреной темноте пустыни его тянуло к ней, и он отвязывал ее и пробовал все двадцать шесть струн. Он изучал их, как изучал руны, каждую ноту в своей последовательности, с ее особой красотой и назначением.
С другой стороны костра сидел Ингольд. Шел пятый день с тех пор, как он умолк.
В общем, Руди предпочитал молчание старика его жесткому сарказму или той надоедливой вежливости, с которой тот отвечал на любое предложение отдохнуть, ссылаясь на то, что произошло в Кво. Если Руди когда-то сомневался, что натуре Ингольда свойственна жестокость (которая, он полагал, была у него в те дни, когда Руди был наивен), то теперь сомнения исчезли. Были дни, когда он не очень боялся старика, посылал его к черту и уходил. Но куда было уйти посреди охваченной зимой равнины?
Зима прочно обосновалась на пустынных землях. Небо и земля были одинаковыми, будто сделанными из металла. Идти приходилось медленно, охота, которая стала занятием Руди, была скудной. Он часами лежал в сплошном кустарнике, чтобы добыть немного мяса, к которому Ингольд редко прикасался. Он отмывал пятна крови Лохиро с плаща Ингольда и ставил заплатки. Если Ингольд все-таки ел, то только потому, что Руди заставлял его. Когда он говорил, в голосе слышалась безликая ожесточенность, граничащая с презрением. Казалось, он все больше и больше удалялся куда-то в самого себя, замуровываясь в ад вины, скорби и боли.
«А почему бы нет, — думал Руди, в мыслях возвращаясь к иллюзорно очерченному городу на берегу Западного Океана, к телу золотоволосого мага, чернеющему, как солома в пламени. — Кто поручится, что Лохиро не знал ответа? Кто скажет, что он не мог дать нам ответ, когда Дарки ушли из его сознания?.. Если, конечно, они на самом деле ушли... А что, если Ингольд помог ему умереть, когда мог бы спасти, в ярости от того, что Лохиро предал их всех?»
Руди снова взглянул через костер. Ингольд неотрывно смотрел на пламя, которое стократно умножалось, отражаясь в его мрачных глазах. Он выглядел старым, опустошенным и жалким. Его длинные белые волосы развевались вокруг впалых щек и грустных глаз. Из темноты доносилось завывание койота, тонкое и безнадежное, как крик потерянной души, бродящей по сухим и голым пустыням. Покрывало из облаков лопнуло, и полная луна уставилась на них сверху из-за края тупых, похожих на сломанные зубы западных холмов.
Руди было интересно, что же видел в пламени Ингольд?
Был ли это Кво, полный теплой красоты того последнего лета, не имея понятия об ужасе, застывшем под его сердцем? Пустые глаза Лохиро? Вещи, которые могли бы случиться, если бы Ингольд вздумал послать им предупреждение о Дарках? Или Убежище, чернеющее посреди снегов под далекими и холодными звездами? А всех колдунов в мире теперь можно сосчитать буквально по пальцам одной руки.
«Ингольд, Бектис, Кара и мать Кары, — перечислил про себя Руди угрюмо, — какой же, к черту, мы имеем шанс против всех сил Тьмы? Какой шанс имеет хоть кто-нибудь?»
Не удивительно, что Ингольд напоминал странствующий призрак, молча бредущий по пустынной дороге.
Только изредка колдун поднимался, чтобы дать уроки по энергии, которые были их единственным средством общения в течение многих дней.
А его преподавание было, как все остальное, хрупким, резким и жестоким. Казалось, его мало заботило, выучил Руди что-нибудь или нет. Для него, чувствовал Руди, уроки были просто способом временного забытья: он создавал необъяснимые миражи или нарочно оборачивался в маскировочные заклинания и бросал Руди вожжи. Два дня он держал Руди с «завязанными глазами», вынуждая его полагаться на другие чувства. Без предупреждения Ингольд вызвал ослепляющие стремительные потоки ветра и дождя, сверкающие приливы волн, с которыми Руди должен был справиться. Презрением, сарказмом и злобой он заставил молодого человека изучить самые сильные заклинания, обучил его хитрым, ужасным секретам ворожбы на воде и костях. Ингольд учил его всему. Об остальном он вовсе не утруждал себя говорить.
