Ознакомительная версия.
Посеребренный меч магистра прочертил в ночном воздухе стремительную сверкающую дугу.
У Эржебетт, наблюдавшей за происходящим снизу-сверху, со дна, из-за дна, из-за черты-стены, перехватило дыхание. Внезапно, сильно, резко. Как – конь копытом на грудь. И – ни вскрикнуть, ни ахнуть, ни застонать, ни схватить воздуха ртом…
Бритвенно-острое лезвие с насечкой из белого металла ударило в шею матери-ведьмы. Легко взрезая и волосы, и плоть, и кость. Звук был такой, словно разрубили полупустой кожаный бурдюк с вставленной внутрь палкой.
Треснуло. Хлюпнуло, булькнуло…
Голова упала в воду вместе с пучком отсеченных волос. Черный слипшийся ком грязных косм расплывался медленно и лениво, будто моток длинных тонких нитей… будто клубок расползающихся червей…
Обезглавленное тело Велички осталось на берегу. Тело дернулось в агонии.
Раз.
Другой.
Третий…
Нет, кровь не хлынула фонтаном из рассеченных артерий. Этот кровяной источник уже иссяк. Этот ток был слишком слаб. Последняя кровь казненной ведьмы стекала в воду вялой умирающей струйкой. Кровь расплывалась, но не растворялась в воде. Кровь вновь опускалась ко дну.
Магистр процедил сквозь зубы:
– Теперь уезжай, брат Томас. И уводи людей обратно к замку. Здесь вам больше делать нечего. Ни тебе, ни прочим нет нужды слушать слова заклинания, не предназначенные для ваших ушей. И еще… – Бернгард строго взглянул на своего спутника. – Никто и никогда – запомни, никто и никогда не должен знать о том, что ты видел здесь, сейчас… Не смущай души братьев. Пусть и впредь несут свою службу в счастливом неведении, пусть не думают о том, что могло произойти этой ночью.
– Да будет так, – покорно склонил голову кастелян.
Томас сорвал с окровавленной руки Велички ремень, поднял с камней меч, вскочил в седло. Кованые копыта застучали по камням. Удаляясь…
Конь Бернгарда, не сдерживаемый больше крепкой рукой кастеляна, тоже предпочел отойти подальше от озера и обезглавленного трупа.
Медленно-медленно оседало на дно кровавое облако. Вторая порция сильной крови за эту ночь. Последняя порция. Малая порция. Все, что смогло дать обезглавленное тело.
А на водной глади у самого берега чудовищным поплавком покачивалась отсеченная голова. Из воды торчал лишь затылок. Вокруг колыхались рассыпавшиеся волосы, и ведьмина голова была сейчас подобна голове змееволосой девы из древних языческих легенд, обращавшей врагов в камень.
Голова Велички не погружалась в воду совсем и не всплывала полностью. Голова словно размышляла – утонуть? остаться на плаву?
Голова была обращена лицом вниз, ко дну. Если смотреть из мира людей – вниз. Если смотреть с той стороны рудной черты – вверх.
Эржебетт смотрела с той стороны. Эржебетт видела закатившиеся глаза матери. И бледные, мертвые губы, которые, казалось, еще шевелятся. Казалось… Опять иллюзия, опять обман мертвой воды и черно-зеленой мути, смешанной с ней.
Проходившее через эту воду и туманную черноту кровавое облако было все ближе, ближе…
Ниже…
Выше…
Вода человеческого обиталища пропускала кровь, несущую в себе частичку изначальной силы. Туман темного обиталища тоже расступался перед сильной кровью.
Древняя руда порушенной границы притягивала родственную влагу.
Выпущенная из взрезанных жил сила тянулась к еще большей силе.
А Эржебетт сжатыми кулачками размазывала по лицу слезы. И слезы, и свою собственную кровь, с исцарапанных пальцев, со сбитых при падении с крутого склона костяшек.
Кровь матери-ведьмы осела на дно. Достигла цели, коснулась заветной черты.
Мертвое озеро взбурлило. От обилия пузырей Эржебетт стало плохо видно застывшую на берегу фигуру в белом плаще с черным крестом. Зато слышно стало лучше. Словно говорили рядом. Словно – над самым ухом.
– Все-таки так, – задумчиво промолвил Бернгард. – Все-таки эта кровь – кровь Изначальных.
«Тоже узрел бурление», – догадалась Эржебетт.
А секунду спустя.
– А-ун-на… – гортанно, нараспев начал выкликать первые звуки древнего заклинания тевтонский магистр.
«…ун-на…» – отчетливо доносилось до ведьминой дочери сквозь толщу воды и тумана.
Знакомые уже слова. Те самые, что пела Величка, пуская свою кровь в Мертвое озеро.
По рудной черте-стене, наново смоченной красным, прошла дрожь. А после… Разрыв-пролом начал…
Смыкаться?
Зарастать?
Было так, будто кто-то незримый вкладывал в порушенную преграду неровные кирпичи-мазки. Будто чинил заново осыпавшуюся изразцовую мозаику единственно красного цвета.
Кровь вновь встречала кровь. Кровь узнавала кровь. Кровь принимала кровь.
Обломанные, оборванные края бреши тянулись друг к другу. Зияющее пространство меж ними уменьшалось на глазах.
Темный туман Шоломонарии уходил из озерной воды, втягивался обратно, не желая оставаться по ту сторону закрывающегося прохода.
– Гу-хать-яп-паш… – продолжал вещать на давно забытом языке тевтонский магистр.
Дыра стремительно затягивалась. Слова Бернгарда становились глуше, тише. И к Эржебетт приходило понимание: ведь это – все, ведь это – конец. Конец всего, что было раньше, той, прошлой жизни конец. Бесповоротный.
Она – не туман, у которого еще есть шанс вернуться.
Когда брешь исчезнет, проход утратит всякую власть над рудной чертой. Проклятый проход больше не откроется сам и не раздвинет озерных вод. И ей, Эржебетт, не пройти сквозь сплошную стену, не вернуться более назад. Даже на сложенный саксами костер – не вернуться. Она – отрезанный кусок, она – отсеченный ломоть этого мира.
И заброшенный в мир иной – неведомый и жуткий.
Взломает ли она кровавую границу вновь, если границу эту сейчас запрет магистр? Сможет ли? Достанет ли ей сил и умения? Хватит ли памяти не забыть нужных слов и холодной воли не перепутать запомненное?
«…яп-паш…» – едва-едва слышно пробивалось сквозь мертвые воды.
И – главное – успеет ли она услышать все, что должно? Разберет ли в стихающих, глохнущих звуках верную суть заветной формулы?
Когда длинное путаное заклинание произносила мать, Эржебетт не разобрала и не запомнила древних слов. Не до того было, когда материнская кровь текла в воду. А сейчас… Сейчас у нее – последний шанс. Услышать, узнать, запомнить.
И если не воспользоваться тем шансом…
Прежняя жизнь оборвется. Вся – от и до. И связь с родным миром – тоже. Навеки. Навсегда.
А прежнего было жалко. А нового не хотелось вовсе. Никакого нового. Тем более того, что терпеливо ждало за спиной раззявленной пастью Проклятого прохода. Единственно возможной дорогой. В темное обиталище дорогой.
Ознакомительная версия.
