Но вовсе не чаши и не кувшины напугали его до смерти.
Слезы ужаса побежали по его щекам, когда он увидел, что вплетено в стены.
В стены были вплетены люди.
Он разглядел их и в стенах коридоров, расходящихся от этого помещения в разные стороны. Сначала он заметил несколько десятков человек, будто завернутых в коконы, образованные ветвями стен.
Чем внимательнее он присматривался, тем больше видел людей, плененных в глубине стен.
Некоторые превратились в иссохшие трупы с застывшими в муке раскрытыми ртами и ввалившимися глазницами; кожа на их обнаженных руках и ногах ссохлась. Другие тела, раздутые, казалось, еще совсем недавно жили и дышали. Из-за тошнотворного зловония смерти тяжело было дышать.
Но некоторые из вплетенных в стены не были мертвы.
Казалось, они застыли в оцепенении, почти не дыша, едва понимая, что с ними происходит. Все они были нагие, но колючий кокон из прутьев и ветвей оплетал их так плотно, что многих вообще трудно было разглядеть.
Хенрик видел, что глаза пленников иногда поворачиваются, как будто те пытались понять, где они и что с ними происходит. Время от времени тихий стон вырывался из какого-нибудь перекошенного мукой рта.
Отвернувшись, чтобы не видеть мертвых и полумертвых людей, вплетенных в стены, он оказался лицом к лицу с Терновой Девой.
Джит сидела, скрестив ноги, посреди помещения в подобии гнезда, сплетенного из ветвей, и не мигая глядела на мальчика большими, круглыми глазами, такими темными, что они казались черными.
Ее жидкие волосы едва доставали до плеч. Она не была крупной; собственно говоря, она была лишь чуть больше самого мальчика. Простое мешковатое платье не скрывало довольно стройную фигуру. Тело Джит скорее походило на мальчишеское, чем на женское. Кожа на тонких руках выглядела так, словно ей не хватало солнца. Хенрик затруднился бы сказать, сколько ей лет, но, несмотря на ее бледную гладкую кожу, не сомневался, что юность Джит давно минула.
Ее ногти и ладони казались вечно грязными, возможно из-за того, что на руки попадало содержимое окружавших ее чаш. Еще ему представлялось, что темное вещество у нее под ногтями могло быть соками, которыми истекают трупы, вплетенные по всему залу в стены.
Но не это приковало его взгляд и заставило сердце колотиться, а колени дрожать, а ее рот.
Тонкие губы Джит были зашиты полоской кожи.
Узкий кожаный ремешок был продет прямо через плоть, через дыры в губах, вовсе не выглядевшие зажившими. Стежки шли неровно. Они казались наложенными как попало, без особого старания, а посреди рта образовывали перекрестье. Кожаный ремешок стягивал шов не туго, оставалась слабинка, позволяющая ей открывать рот в тонкую щель.
Через эту щель, из-за скрещений кожаных ремешков, Джит испустила пронзительное улюлюканье, на какое не способен человек. Хенрика пробрал озноб.
С прошлого своего посещения он знал, что это ее язык, ее способ разговаривать. Хотя мальчик не имел ни малейшего понятия, что эти звуки означают, он был уверен — Дева обращается к нему.
Одна из фамильяров, у которой, как он заметил, отсутствовала кисть руки, склонилась к нему.
— Джит говорит, что рада видеть тебя снова, мальчик.
Хенрик сглотнул. Он не мог заставить себя сказать, что тоже рад видеть ее снова.
Джит, быстро кивнув, испустила низкий скрипучий визг, прерывавшийся несколькими щелчками языка о небо.
— Джит хочет знать, принес ли ты это, — сказала фамильяр.
Рот Хенрика словно запечатали. Он не мог выдавить ни слова. В страхе перед тем, что она может сделать, не услышав ответа, он выставил вперед сжатые кулаки. Ему казалось, что теперь он просто не способен разжать их.
Терновая Дева издала мягкий скрипучий звук — то ли писк, то ли визг.
— Подойди ближе, — велела фамильяр. — Джит велит тебе подойти ближе, чтобы она могла посмотреть сама.
Откуда-то из-за его спины раздался звук, заставивший всех фамильяров замереть и обернуться. Черные глаза Терновой Девы уставились на что-то довольно далеко позади него. Хенрик оглянулся, чтобы увидеть, что привлекло ее внимание.
Где-то не очень далеко было что-то угрожающее. Что-то приближалось по коридору, ведущему сюда.
Пламя свечей стало зыбким, они замерцали, а затем погасли.
Что бы это ни было, оно принесло с собою тьму.
С его приближением, свечи вокруг него гасли, но, когда оно миновало их, пламя постепенно возрождалось, и вдали от него становилось светло, как раньше.
Казалось, сама тьма подступала к ним по туннелю.
Пока это нечто приближалось, неся с собой тьму, гася по дороге свечи, фамильяры сгрудились у Джит за спиной. Хенрик увидел, что безрукая фамильяр мелко дрожит.
Джит испустила протяжный хриплый вопль, несколько раз прищелкнув языком. Двое фамильяров подлетели ближе к ней, наклонились и зашептали. Затем кивнули в ответ на еще несколько щелчков и мягкий скрипучий звук, идущий из горла Терновой Девы.
Когда нечто наконец вступило в помещение, неся с собою тьму, Хенрик увидел, что это человек.
Мужчина остановился перед Джит, неподалеку от Хенрика. Пламя свечей в зале за его спиной постепенно оживало, приближаясь, делая его все более различимым.
Рассмотрев наконец этого человека, Хенрик застыл столбом, не решаясь даже вдохнуть.
Мужчина бросил взгляд на теплое мокрое пятно, расползающееся спереди на штанах Хенрика, и улыбнулся своим мыслям.
— Это тот самый мальчик? — спросил он таким суровым басом, что некоторое время спустя Хенрику пришлось напомнить себе, что он может моргать, а семеро фамильяров отлетели еще дальше за плечи Джит, будто опасались, что сам этот голос может поразить их.
Терновая Дева отозвалась короткой скрипучей и щелкающей трелью.
— Да, это он, епископ Арк, — перевела однорукая фамильяр слова своей госпожи, сказанные ее странным голосом.
Взгляд епископа Арка пробежался по Джит, задержавшись на ее зашитом рте. Затем ужасный взор обратился на Хенрика.
Белки глаз этого человека не были белыми. Вовсе нет.
В них были татуировки яркого кроваво-красного цвета.
Из-за темной радужки и кроваво-красных «белков» его глаза словно бы глядели из какого-то иного мира, мира огня и пламени — или, возможно, из самой преисподней.
Но какими бы пугающими ни были глаза епископа, они были не самым жутким в нем. Больше всего в нем ужасало другое, то, от чего Хенрик не мог оторвать глаз, что заставляло его сердце бешено стучать, а дыхание срываться — его кожа.
Каждый дюйм на теле епископа Арка покрывали вытатуированные символы, и не просто покрывали, а слой за слоем великое множество раз без счета, так, что кожа казалась не человеческой, а чьей-то иной. Хенрик не видел ни одного клочка, не занятого татуировкой из странных круглых символов, случайным образом перекрывавшихся, так что нетронутой кожи не оставалось нигде. Ни малейшего участка.
