Но он вспомнил Одетту (хотя их первая и последняя встреча, такая короткая, была так давно, что даже память о нем стала меркнуть) и поспешил на помощь Роланду.
Роланд раздраженно оттолкнул его одной рукой.
— Здесь мы вдвоем не уместимся.
Когда он ослабил веревку, и Госпожа стала шумно ловить ртом воздух (хрипы ее перемежались взрывами злобного смеха), стрелок повернулся к Эдди и обвел его оценивающим взглядом:
— Мне кажется, нам следует на ночлег остановиться здесь.
— Еще немножко, — едва ли не взмолился Эдди. — Еще немножко я в состоянии пройти.
— Надо думать! Бугай-то здоровый — впору на нем пахать, да еще силы останутся отсосать тебе ночью твой бледный стручок.
Она по-прежнему отказывалась от еды, лицо у нее осунулось, кости на нем проступили резкими углами, глаза запали, но при этом они блестели все той же злобой.
Роланд не обратил на нее никакого внимания, только внимательнее присмотрелся к Эдди.
— Только немножко, — кивнул он наконец. — Совсем чуть-чуть.
Минут через двадцать Эдди сдался. Он не чувствовал своих рук — они превратились в какой-то студень.
Они уселись в тени скал, прислушиваясь к крикам чаек, наблюдать за приливом и ждать, когда солнце зайдет, а из моря выползут омары и начнут задавать друг другу свои нескладные вопросы.
Понизив голос, чтобы не слышала Детта, Роланд сказал Эдди о том, что у них кончились «хорошие» патроны. Эдди только стиснул зубы, но ничего не сказал. Роланд остался доволен.
— Так что придется тебе поохотиться самому, — сказал Роланд. — Мне уже не под силу удержать достаточно большой камень… и не промазать.
Теперь уже Эдди уставился на него.
И то, что он увидел, ему не понравилось очень.
Стрелок махнул рукой.
— Ничего, — сказал он. — Ничего, Эдди. Что есть, то есть.
— Ка, — сказал Эдди.
Стрелок кивнул и слегка улыбнулся:
— Ка.
— Кака, — подытожил Эдди, и, взглянув друг на друга, они рассмеялись. Роланд смеялся не долго. Он и сам испугался тем хрипам, которые вышли у него вместо смеха. Даже когда он умолк, вид у него оставался каким-то отсутствующим и печальным.
— Во как ржут, видать, хорошо обслужили друг дружку? — выкрикнула им Детта своим хриплым, срывающимся голосом. — А когда же ебаться начнете? Вот на что я хочу посмотреть! Как вы друг дружке всадите!
15
Эдди прикончил омара на ужин.
Детта опять отказалась есть. Эдди съел одну половину куска у нее на глазах и предложил ей вторую.
— Нет! — завизжала она, сверкая глазами. — НЕТ! Ты сунул отраву с другого конца и теперь мне его пихаешь.
Не говоря ни слова, Эдди доел вторую половину.
— Подумаешь! — пробурчала, надувшись, Детта. — Отгребись от меня, беложопый.
Но Эдди не отставал.
Он протянул ей еще кусок.
— Возьми и сама раздели его. Дай мне любую половину. Я ее съем, а ты потом съешь свою.
— Не поддамся я на твои белые фокусы, мистер Чарли. Сказала тебе, отгребись, вот и давай отгребывай.
16
Той ночью она не вопила… но на утро она никуда не делась.
17
В тот день они прошли всего две мили, хотя Детта и не предпринимала попыток перевернуть коляску. Эдди подумал, что она, вероятно, совсем ослабела для умышленной подрывной деятельности. Или, может быть, поняла, что в этом нет уже никакой необходимости. Таково было неумолимое стечение трех обстоятельств: усталости Эдди, пейзажа, который после стольких дней унылого однообразия стал потихоньку меняться, и состояния Роланда, которое все ухудшалось.
Теперь песчаные ямы встречались все реже, но это было слабое утешение. Грунт под ногами становился все более крупнозернистым, теперь он уже походил скорее на бесплодную раскрошенную почву, нежели на песок (кое-где наблюдались пучки травы, которая, казалось, стыдится того, что она здесь растет), и из этой странной смеси песка и почвы торчали большие камни, и Эдди пришлось лавировать с коляскою между ними, как прежде он лавировал между ямками с песком. Очень скоро он понял, что песчаный пляж вот-вот сойдет на нет. Горы, бурые и безрадостные громады, подступали все ближе к морю. Эдди уже различал на их склонах овраги, похожие на зарубки, оставленные тупым колуном какого-нибудь неуклюжего великана. В ту ночь, перед тем, как заснуть, он услышал какие-то вопли далеко-далеко в горах. Похоже, кричал дикий кот.
Раньше берег казался им бесконечным, но теперь Эдди понял, что и у него есть предел. Где-то впереди гряда гор вытесняет его, подступая вплотную к воде. Там разрушаемые эрозией утесы вдавались в море, где им предстояло сначала стать мысами или полуостровами, а потом — целым архипелагом.
Это тревожило Эдди, но больше всего его волновало состояние Роланда.
Теперь стрелок уже не горел в жару, а как будто стирался, терял себя, становясь как бы прозрачным.
На правой руке у него опять появились красные полосы, неумолимо ползущие по внутренней стороне от ладони к локтю.
Последние два дня Эдди постоянно всматривался вперед, щуря глаза, в надежде увидеть дверь, дверь, волшебную дверь. Все эти два дня он отчаянно ждал, что Одетта вернется.
Но ни того, ни другого не произошло.
В ту ночь как раз перед сном ему в голову вдруг пришли две ужасные мысли, как в каком-нибудь прикольчике с двойным смыслом:
А что если двери нет?
А что если Одетта Холмс умерла?
18
— Вставай и радуйся, мудила! — крик Детты вывел его из полузабытья. — Этак, лапушка, мы с тобою одни останемся. Похоже, дружок твой концы отдал. Вот уж дьявол-то повеселится в аду, когда кореш твой ему вставит палку.
Эдди поглядел на скорчившегося под одеялом Роланда, и на один жуткий миг ему показалось, что эта сука права. Но тут стрелок зашевелился, яростно застонал и приподнялся на локтях.
— Усраться можно! — временами голос у Детты садился от непрестанного крика, и иной раз его было почти и не слышно. Он превращался в какой-то жуткий шепоток, больше всего похожий на подвывание зимнего ветра под дверью. — А я-то думала, ты уже дуба дал, господин хороший.
Роланд стал медленно подниматься на ноги, и Эдди казалось, что он не просто встает, а карабкается по ступенькам какой-то невидимой лестницы. Внезапно его охватило одно непонятное чувство, в котором жалость мешалась с бешенством. Это было знакомое чувство, навевающее неуловимые ностальгические воспоминания. Но уже очень скоро Эдди понял, что это такое. Они с Генри часто смотрели борьбу по телику, и во всех передачах один боец колошматил другого, причем бил ужасно, не прекращая, и толпа на трибунах ревела, требуя крови, и Генри тоже ревел в предвкушении крови, а Эдди просто сидел, переполненный этим самым чувством — жалостью с бешенством пополам, каким-то немым отвращением, — и посылал судье в телевизоре мысленные сигналы: Останови это, парень! Ты что, слепой, мать твою? Он же там умирает! УМИРАЕТ! Останови этой гребаный бой!
