Не глядя на священника, Ангел устало вернулся к телу Сенты и взвалил его на плечи, — Вынесем его наверх, на солнце.
Цу Чао дрожал, и пот градом лился по его лицу. Он пытался овладеть собой, но не мог унять бешено колотившегося сердца. “Ничего он тебе не сделает, — твердил он. — Он один, а твоих людей много. И еще собаки. Да-да, собаки! Уж они-то его унюхают!” Цу Чао сел за письменный стол, глядя в открытую дверь, где стояли двое часовых с мечами наголо. Собаки привезены из Чиадзе — крупные звери с сильными челюстями и мощными плечами. Эта порода выведена для охоты на медведя. Они разорвут убийцу, обгложут его до костей! Чародей дрожащей рукой налил себе вина, закапав пергаменты на дубовом столе. Ладно, пусть. Ничто больше не имеет значения — лишь бы пережить эту полную страха ночь.
— Мой господин! — мысленно обратился к нему Каста.
— Да?
— Одна из собак мертва, остальные спят. Рядом с ними мы нашли остатки свежего мяса. Мне думается, он отравил их. Мой господин! Вы слышите меня?
Цу Чао оцепенел, не способный больше мыслить здраво.
— Господин! Господин! — звал его Каста, но Цу Чао не отвечал. — Я расставил всех людей вокруг дворца. Мы перекрыли весь нижний этаж и охраняем все три лестницы.
Чародей осушил кубок и налил второй. Хмель подкрепил его угасающее мужество.
— Хорошо. — Он встал и покачнулся, ухватившись за стол. “Слишком много я выпил, — подумал он, — и слишком быстро. Ну да ничего. Это пройдет”. Он несколько раз глубоко вздохнул и снова почувствовал себя сильным.
Он быстро вышел в коридор. Часовые вытянулись при его появлении.
— Следуйте за мной, — приказал он и направился к лестнице, ведущей в подвал. Один страж шел впереди него, другой позади. От подножия лестницы начинался освещенный факелами коридор. В дальнем его конце за столом трое мужчин играли в кости. Когда Цу Чао вышел на свет, они вскочили.
— Приведите узников в святилище, — велел он.
— Господин! — раздался торжествующий голос Касты.
— Говори.
— Он мертв. Один из часовых увидел, как он лезет на крышу. Они сразились, и стражник сбросил убийцу на камни.
— Отлично! — вскричал Цу Чао, взмахнул кулаком. — Принесите его тело ко мне — я отправлю его прямо в ад! — Ох, как сладка стала жизнь в этот миг, как разливалось в душе соловьиной трелью: “Нездешний мертв! Нездешний мертв!"
Бросив своих людей, он прошел в каморку в конце коридора, заперся на ключ, достал из тайника под дубовым столом пятый том Тайной Книги и раскрыл его на девятой странице. Потом закрыл глаза, произнес заклинание и оказался в воздухе над стенами Кар-Барзака. Но пульсирующая сила, идущая от крепости, не подпускала его ближе. И вдруг, с внезапностью солнца, проглянувшего после грозы, эта сила исчезла. Изумленный Цу Чао послал свой дух в подземный лабиринт под замком и увидел священника Экодаса, прижимающего к себе кристалл. Чародей почувствовал, как возрос Дар монаха, почуял его растущее честолюбие и неуемные желания.
Цу Чао заговорил со священником, как с братом по духу, и тот пообещал доставить кристалл в Гульготир. Чародей знал, что он говорит чистую правду. Стараясь скрыть от Экодаса свое торжество, он вернулся во дворец.
Нездешний мертв, кристалл принадлежит ему, Цу Чао, и через несколько мгновений души двух владык будут отданы Шемаку.
И сын сапожника станет Властелином Мира!
Готиры отступили снова. Ряды защитников поредели, оставшиеся в живых были измотаны. Дардалион остановился над телом толстого Мерлона. Монах погиб в воротах, бросившись в гущу солдат, лезущих сквозь сломанную решетку. Орса-хан с двумя десятками надиров бросился ему на подмогу, и вместе они отбили врага — но окровавленный Мерлон остался лежать на земле.
Через несколько мгновений он умер. Дардалион опустился рядом с ним на колени.
— Ты был хорошим человеком, друг мой. Да примет тебя Исток.
Краем глаза он увидел Ангела — тот вышел из замка, неся тело Сенты. Дардалион со вздохом встал. Следом показались Мириэль и маленький мальчик. Дардалион двинулся им навстречу. Ангел положил тело друга на землю, а мальчик, испугавшись воина в серебряных доспехах, шмыгнул обратно в замок.
— Где Экодас? спросил, помолчав, Дардалион.
— Он жив. Кристалл разбит.
— Слава Истоку! Я не верил до конца, что даже Экодас окажется достаточно силен.
Мириэль хотела сказать что-то, но Ангел прервал ее.
— В этой вещи заключалось великое Зло.
Экодас показался на пороге, щурясь на меркнущий дневной свет. Дардалион подбежал к нему.
— Ты сделал это, сын мой! Я горжусь тобой. — Он хотел обнять Экодаса, но тот оттолкнул его.
— Я ничего не сделал — и из-за моего бездействия погиб человек. Оставь меня, Дардалион, — прошептал Экодас и, шатаясь, пошел прочь.
— Расскажи мне все, — сказал настоятель, глядя на Мириэль.
Она вздохнула и повела рассказ о сражении с чудовищем и о смерти Сенты. Голос ее звучал тихо и безжизненно, глаза смотрели вдаль. Дардалион чувствовал ее боль и ее горе.
— Мне очень жаль, дитя мое. Бесконечно жаль.
— Что ж, на войне люди всегда гибнут, — сказала она и, как во сне, пошла через двор.
Ангел накрыл Сенту своим плащом и встал.
— Я с удовольствием убил бы Кеса-хана, — процедил он.
— Этим ничего не поправишь. Ступай за Мириэль. Она сейчас сама не своя — как бы не случилось худого.
— Пока я жив, с ней ничего не случится. Но скажи мне, настоятель, к чему все это? Зачем нужна была его смерть? Сделай милость, скажи мне, что все это было не зря, — и я не желаю ничего слышать о твоем Собирателе.
— Я не могу ответить тебе. Ни один человек не знает, как завершится его путь и к чему приведут его действия. Но кое-что я тебе скажу — и надеюсь, что ты сохранишь это в тайне и не скажешь ни единой живой душе. Смотри — вот она сидит на стене. Что ты видишь?
Ангел взглянул на Мириэль в зареве заката.
— Прекрасную женщину, твердую — и в то же время хрупкую, сильную — но любящую. Что еще, по-твоему, я должен видеть?
— То, что вижу я. Молодую женщину, несущую в себе семя будущего величия. Она уже растет в ней — крошечная искорка жизни, рожденная от любви. И если мы выживем здесь, эта искра в один прекрасный день вспыхнет пламенем. — Так она беременна…
— Да. Сыном Сенты.
— Он так и не узнал об этом, — сказал Ангел, глядя на покрытое плащом тело.
— Зато ты знаешь, Ангел. Ты знаешь, что ей есть ради чего жить. Но она нуждается в помощи. Не многие мужчины способны обременить себя чужим ребенком.
— Меня это не пугает, настоятель. Я люблю ее.
