Она-он показалась на верху лестницы, и ее появление сопровождалось уже привычным и начинающим немного надоедать всплеском мужского интереса. Лицо по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и это, надо признать, удивляло, потому что одной только отменной выдержкой объяснить сие спокойствие было уже невозможно. Скорее, оно говорило о понимании того, что есть более страшные опасности в этом мире, нежели полупьяные насильники и ненароком открывшиеся тайны. Если даже первое советовало держаться подальше от незнакомки, то второе чуть ли не приказывало бежать прочь сломя голову, поскольку примерно такое же бесстрастие время от времени посещало лицо приснопамятного золотозвенника, про которого я знал яснее ясного: могущественный человек, способный на все.
В походке и жестах женщины-мужчины ничего не изменилось, только обиженный ловким обманом мой взгляд невольно ловил любую мелочь, раньше записываемую в раздел милых черточек, а теперь относимую к признакам другого пола. Ловил, уверенно и надежно отвращая от любования. Меня, по крайней мере. Да и Натти тоже. Причем рыжий, как и я, смотрел на незнакомку с нескрываемой обидой.
Следовало бы спросить помощника, что ему не по нраву в происходящем, но она-он уже села за стол напротив нас и сложила руки перед собой, накрывая одну ладонь другой.
И ведь ни один палец не дрожит!
– Я ценю то, как вы поступили.
На словах – да. Но почему мне кажется, что нас величаво известили о благосклонно принятых дарах?
– Он заслуживал наказания.
Прозрачно-серые глаза не утратили своего обычного спокойствия, но теперь в них можно было заметить нечто вроде смущения.
– Речь не о том несчастном, которого вы лишили права передать свое семя наследникам.
– Не понимаю.
– Вы не остались в комнате.
Ну вот, теперь впору мне начать смущаться. Хотя чего? Ведь человек, сидящий по другую сторону стола, наполовину мужчина.
Да, можно было остаться, дождаться, пока она-он очнется, увидит нас, вспомнит происшедшее и… Вот именно это «и» заставило меня уйти как можно скорее. Служба сопроводителя хорошо научила ощущать границу не то чтобы дозволенных вещей, а тех, куда лучше не совать нос. Я не хотел видеть возможное замешательство того, кто попал в опасную неурядицу женщиной, а вышел кем-то совсем другим. И еще меньше я хотел задавать вопросы. Впрочем, этого и не требовалось.
– Вы оставили мне выбор.
Ну да, что-то вроде того. Разве это так важно?
Я посмотрел в глаза чуда, невесть как возникшего в моем мире, и понял: важно. Для него – важнее всех прочих вещей. Такое выражение можно прочитать во взглядах людей, обязанных жизнью. Или получивших подарок, о котором не смели даже мечтать.
– И вы выбрали?
– Да, – улыбнулась она-он, впервые улыбнулась не маской обитательницы недоступных чертогов, а вполне по-человечески.
– Ну что ж, я рад.
А что еще можно сказать? Не поздравлять же, хотя обстоятельства позволяют сделать и это.
– Мне по-прежнему нужна защита, но я не буду более просить вас, пока не расскажу о том, что привело меня в этот город.
– И откуда привело! – настойчиво уточнил Натти, слегка краснея.
Она-он недоуменно приподняла бровь, и мой помощник поспешил объяснить:
– Откуда берутся такие, как вы?
– Ах вот вы о чем… – Прозрачность серых глаз ненадолго уменьшилась. – Ну разумеется, расскажу. Иначе многое останется непонятным.
На стол, постукивая боками друг о друга, опустились кружки с новой порцией эля, и подавальщик убрался подальше едва ли не быстрее, чем доставил заказ. Запомнил хватку моих пальцев? Отлично. Может быть, это убережет его от новых ошибок и столкновения с противником, который на любом поле боя оставляет после себя одни лишь трупы.
– Мое имя Марис.
Такое же неопределенное, как и твой пол. Удачный выбор, ничего не скажешь!
– Где находится мой родной дом, не имеет значения. По одной простой причине: такие, как я, могут появиться на свет в любом уголке мира.
– Хотите сказать, вас много?
– Не так много, как хотелось бы тем, кто отдает нам приказы. К сожалению, многие из нас гибнут еще в детстве, когда родители обнаруживают, что их ребенок не сын и не дочь, а все сразу.
Она-он явно не желала вдаваться в подробности. Впрочем, этого и не требовалось, потому что я четко представлял себе, чем заканчивается жизнь упомянутых несчастных. В лучшем случае надежной удавкой.
– Но если нам удается добраться до сведущих людей, мы остаемся в живых. Хотя многие предпочли бы такой жизни смерть от родительских рук.
Мрачноватое заявление. Пугающее. И не похоже, что она-он нарочно старается вызвать в слушателях жалость или прочие болезненные чувства. Говорит как есть.
– И что же это за жизнь?
– Жизнь прибоженного.
В голове что-то щелкнуло, словно в дверном замке, и смутные воспоминания слились в единое целое, давшее ответ на многие вопросы быстрее, чем рассказчица. Меня ведь водили в городскую кумирню вместе с другими соседскими детьми на праздничные божеслужения, во время которых родители предавались молитвам, а малолеток развлекали всяческими историями, по большей части непонятными, но завораживающими.
– Значит, вы…
– Я принадлежу вере.
А ведь могла бы сказать «служу». Но не стала. Из ненависти? Нет, сильных чувств не разглядеть даже в глубине глаз. Но не из любви уж точно.
– Насколько я знаю, прибоженные редко уходят далеко от кумирен.
– Это верно. – Она-он замолчала, словно возникла необходимость подобрать правильные слова для продолжения рассказа. – Мы уходим, только когда этого требует вера. И вероотступники.
Кажется, беседа приближается к развязке. И почему-то мне все меньше и меньше хочется слушать дальше.
– Нас рождается и выживает очень мало, поэтому каждый – величайшая драгоценность, принадлежащая всему народу. И хоть мы не золотые слитки, нас тоже крадут.
– Кому же может понадобиться прибоженный?
– Кому угодно, – бесстрастно ответила Марис. – Но чаще всего любителю особых наслаждений.
Мы с Натти чуть не поперхнулись, представив себе подробности этих самых наслаждений. И покраснели, потому что фантазии оказались весьма занимательными. Она-он, увидев это, усмехнулась:
– В этом нет ничего необычного. До посвящения почти все мы развлекаемся подобным образом.
– А после?
Марис глубоко вздохнула:
– Некоторые продолжают. Правда, очень немногие.
– Но почему?
Она-он посмотрела мне прямо в глаза:
– Потому, что каждый момент близости крадет день нашей жизни.
С одной стороны, хотелось задать новый вопрос, но с другой, увидев во взгляде Марис светлую и все же скорбь, я удержал язык за зубами. Впрочем, прибоженная объяснила все сама:
