Презрение вспыхнуло в глазах Бриу.
— У вас было множество возможностей и предлогов. Он заставил Горрамини и Ганири принести ему третью клятву, а потом натравил их на Нанджи. Он добрался и до Пятых. Разве вы этого не знали?
Седьмой не должен выслушивать подобных вещей от Четвертого, но Уолли чувствовал себя слишком виноватым и утратил самоуверенность.
— Я подозревал.
— Ну и что? — спросил Бриу. — Если бы вы что-нибудь предприняли и обратились к нам за помощью, неужели вы думаете, что мы остались бы в стороне? Мы нуждались в вожде! Мы хотели вернуть свою честь! Никто из нас не совершенен, но… — он замолчал и опустил глаза. — Был один. Если бы все остальные оказались хотя бы наполовину такие честные, как он, мы бы давно взбунтовались.
Оправданий Уолли воины не поймут — он хотел предотвратить кровопролитие. Он пожалел старика Тарру. Нанджи заговорил о конюшнях, и мысль о том, что надо убить троих, привела его в ужас. Но время шло, и цена все росла. И если сейчас ему удастся спастись, то лишь пожертвовав многими жизнями.
Бриу опять яростно взглянул на него.
— И даже сегодня утром! Горрамини предали! А вы не сделали ничего!
— Я пытаюсь что-то сделать сейчас, — твердо сказал Уолли.
Бриу оглядел его одеяние и сплюнул.
Тут вспыхнул гнев Шонсу, и Уолли с трудом удалось его подавить.
— Вы держите здесь жреца. Я хочу его забрать. Потом я уйду.
— Но как?
— Богиня позаботится о чести Своей охраны. Она дала мне другое задание.
Бриу пожал плечами и опять принялся рассматривать свои руки.
— Почему вы принесли Тарру третью клятву? — снова спросил Нанджи.
— Моя жена только что родила близнецов, мастер, — ответил Бриу. — Ее надо кормить и их тоже. Когда вы станете старше, вы это поймете.
Воинам нравятся страшные клятвы, но они тоже люди.
— Бриу, — сказал Уолли, — мой рассказ слишком долог, а сейчас у нас нет времени. Я допускаю, что совершил ошибку. Если у меня будет такая возможность, я ее исправлю. Но у меня и в самом деле есть задание. Мне нужны помощники. Ваша жена уже оправилась после родов?
Шонсу, Нанджи, Катанджи, плюс Бриу и его семья… всего семеро, если не считать рабов.
— Нет, светлейший.
Уолли приказал Катанджи забрать у воинов мечи.
Под новой крышей в тюрьме стало еще жарче и вонь усилилась. Когда Уолли вошел, у него слегка закружилась голова и он подумал, что Хонакура, наверное, не смог бы вынести здесь долго. Узников оказалось четверо. Они были прикованы за одну ногу, но Уолли был слишком расстроен, и это небольшое достижение не доставило ему радости. Он направился к маленькой сморщенной фигуре.
Увидев своего освободителя, Хонакура крякнул от удивления. Опираясь на его руку, он встал.
Уолли стянул черную ткань со своей накладной груди.
— Вы будете Безымянным, священный. Там в кармане есть повязка на голову. Переоденьтесь наверху, там прохладнее.
Все еще усмехаясь, Хонакура заковылял к лестнице. Рабы приковали к камням всех воинов, а потом Уолли приковал и рабов.
— До свиданья, мастер, — сказал он Бриу. — Никто из нас не совершенен.
Бриу вздохнул.
— Да. Я думаю, мы должны пытаться стать лучше.
Уолли протянул ему руку. Поколебавшись, Бриу пожал ее.
— Надеюсь, светлейший, что в пути вас все же лишат невинности.
Не переставая смеяться этой неожиданной шутке, Уолли поднялся в комнату охраны. Он отдал Катанджи его меч и помог справиться с ножнами. Хонакура уже облачился в черный балахон, и Нанджи обвязывал ему лоб.
— Мы попали в хорошую переделку, свя… старик, — сказал Уолли. — Не знаю, как нам удастся выбраться. Но лучше всего поскорее вернуться к казармам.
— К казармам? — невинно спросил Хонакура. — А почему бы не в город?
— Но как… — начал Уолли, а потом быстро посмотрел на него. — Черт побери! Должен же быть какой-нибудь потайной ход!..
— Конечно, — ответил Хонакура. — Неужели вы думаете, что у жрецов может его не быть? Вы никогда не спрашивали меня об этом.
И он радостно засмеялся.
Отойдя от тюрьмы на некоторое расстояние, они изменили порядок — теперь впереди шли двое воинов, а сзади — завернутые в черное фигуры. Хонакура спешил изо всех сил. Он поддерживал рукой свое слишком длинное одеяние, но все равно спотыкался на каждом шагу. Уолли оказался не намного проворнее: от неудобных сандалий у него опять заболели недолеченные ноги. К тому же идти медленно было легче: не так изматывала жара. Навстречу им попадались люди, но никто не обратил на них внимания.
Срывающимся голосом старик говорил Нанджи, куда идти. Сначала они шли вдоль берега, потом свернули на деревянный настил недалеко от самой стены. — Я думаю, нам понадобится лопата, — прохрипел он, и боги поставили на их пути тележку с инструментами. Уолли сделал два шага в сторону и взял необходимое.
— Все тихо? Никого нет? — спросил жрец, и беглецы скрылись в кустах. Заросли плотной стеной обступали старую полуразвалившуюся голубятню, покрытую лишайником и почти сгнившую. Внутрь вела маленькая дверь. Уолли навалился плечом, и она легко поддалась. Раздалось хлопанье крыльев. Внутри было темно, мрачно, грязно и чем-то неприятно пахло. В птичьем помете копошились черви. Через дыру в крыше пробивались лучи света, падая на толстые занавеси паутины. Сверху из своих гнезд смотрели удивленные белые птицы.
— Если только за нами не следили, — сказал Уолли, — мы здесь в полной безопасности. Тут никто не был уже многие годы.
— Не годы, а поколения! — ответил Хонакура. — Я надеюсь, что путь все еще существует. Возможно, им не пользовались уже несколько веков. Или вообще никогда. — Он чихнул. — С той стороны выход может оказаться закрытым.
— Неплохо! — сказал Уолли. — Я думаю, надо послать Катанджи, чтобы он привел остальных. Ты согласен, Нанджи?
Нанджи кивнул, все еще мрачно хмуря брови.
— Надо, чтобы кто-то навел здесь порядок, когда мы уйдем, — сказал жрец.
— Приведи Джа, Зорьку и Ани, — приказал Уолли. Юноша усмехнулся и направился к двери. — Иди медленно! Если кто-нибудь спросит, скажи, что ты — новый подопечный мастера Бриу, что он послал тебя по делу… По какому делу — ты имеешь право не говорить. И захвати мои ботинки!
Катанджи ушел.
— А кто же такая эта Зорька? — спросил Хонакура с улыбкой.
— Я полагаю, это номер шестой, — прорычал Уолли, оглядывая царящую повсюду зловонную грязь. — Нанджи купил себе рабыню.
— А седьмой — я.
Уолли в недоумении обернулся к нему.
