Встречный почувствовал тысячелетней давности кровь, выпущенную некогда каменным этим лезвием. Не мог не почувствовать. Но имени у лезвия не было, и он не мог приказать ему перестать быть. Та сторона никак не могла отследить безымянный клинок, каким бы могущественным ни был Некто или его покровитель там.
В конце концов, жил я долго и опыта у меня было немало, и, метнув нож, я не сплоховал, а клеймор, может, и натасканный ловить чужую именованную сталь, промахнулся, как, бывает, промахивается любой яростный хищник.
А я, как и положено человеку спокойному, попал.
Кремень канул в щель забрала и глухо стукнул в затылок шлема изнутри.
Встречный завыл, но я почти не слышал его – волна прошла по Той стороне, на этой только сшибая листья и вытряхивая спящих птиц из их укромных мест.
Доспех его изошел ржавчиной, кислым запахом железа на дожде, патина – железная плесень – пожрала его, как вода точит лед, ржавые куски упали в листья, рассыпались какие-то кости, слизни поползли в стороны.
Клеймор рухнул поверх останков. Ха, трофей. Такой и в руки-то взять страшно, не ровен час обрежешься насмерть. Были законные возможности узнать его имя и овладеть им как полагается, но у меня была другая мысль, тем более что орудовать этой жутью я никак не хотел.
Выходило, Та Сторона не стала играть честно. Этот был никем, изгоем, самим-по-себе, но я был уверен, что посулили ему нечто важное для него.
Я не должен был пережить эту ночь, не должен был добраться до Береники и никак не должен был привезти в Рогатую ночь ко двору Тетки-Чесотки то, что собирался.
А вот выкусите.
Закапала в листья кровь, моя, я не сразу понял, что из носа. Волосы снова поднялись, как в близкую грозу.
Я устало огляделся. Нет, ночь далеко еще не была кончена.
Конь Встречного стоял где стоял, как изваяние, только перестал выглядеть конем, он вообще перестал выглядеть. Каким-то образом он занимал теперь куда больше места в глазах, не увеличившись в размерах. Он занимал всю дорогу. Он занимал обочины, он виден был за стволами, хотя не сдвинулся ни на пядь. Я потерял границу между конем и лесом. Я начал проваливаться в пустоту следом за своим взглядом. Конь же смотрел на меня, и я понял что глаз у него не счесть, уже никаких очертаний коня я не вижу, что оно не просто увеличивается, а надвигается.
Видимо, Встречный понадеялся на себя и свой страшный меч и не спустил это на меня, а теперь, когда он перестал существовать, перестали служить и его печати.
Такого размера создание в своей форме не продержится долго на этой стороне, провалится на Ту, но к тому времени мне будет уже все равно. Дикая потусторонняя тварь – это не уговоренное оружие, такая убьет.
– Соль, разберись, – сказал я с сожалением, отщелкивая особый замок на сбруе.
Соль разобралась на части.
Она давно ждала этих слов.
Прощай, моя белая.
Соль, создание, на котором я ездил, на самом деле никогда не было лошадью. Как ил в воде, как дым, плавным, но резким движением Соль заняла положенное ей в пространстве место, отбросив тени на деревья, разные на каждое. Я видел ее смутную форму, ту часть, которой она взаимодействовала с этой стороной.
На этот раз рев прорезался на нашу сторону, на этот раз выворотило деревья, на этот раз птицы оглушенными попадали на землю, а листья и иглы смело со всех ветвей, да так, что некоторые истлели, не коснувшись земли, и в душу будто тараном ударили, я не заметил, как тоже очутился на земле, крича, сжимая голову, кровящую изо всех дыр, глядя сквозь красное, как развалило об уцелевшие стволы многоглазую черную тень и как торжествующе взметнулась светлая фигура, огромная и беззвучная.
Соль давно-давно задолжала мне много лет, но ей нечем было отплатить. За это она согласилась быть моей лошадью.
Что за создание было конем у Встречного рыцаря, я не знал. Не видел таких прежде и не хотел бы смотреть после. Если бы не Соль, мне пришлось бы тяжело.
– Ты больше не должна мне, Соль, – сказал я. – Долг уплачен. Свободна.
Существо, напоминающее тень коня, отброшенную безумным белым костром под сияющей луной, на секунду опустило голову, так, что смазанные пламенные пряди протянулись за ним через лес, потом припало на ноги – светящиеся черты в угольной черноте – и прыгнуло в никуда. Силуэт прошел сквозь туман, туман развеяло ветром, и никого не осталось.
Не было у меня больше ни славной лошади, ни именитого меча. Поэтому я взял бесславную кобылу и безымянный клинок, а страшный клеймор завернул в Рихов плащ, а то животина шарахалась, да и я тоже, и привязал за седлом. Перевесил сбрую, собрал чего смог да поехал дальше. Действовать, дышать, ехать. В итоге вышло по-моему.
* * *
Долго или коротко, но я оказался у Полумянной Отмели.
Береника не стояла, глядя в горизонт, не ловила рыбу шелковой сетью, не раскрашивала белые цветы. Она ждала у меня порога, как будто чувствовала мое появление.
– Врана, – сказала она. – С чем пожаловал?
Я спешился. Кобыла завороженно смотрела на море. Я ее понимал.
– Привет, Береника, – сказал я, млея. Все золото мира солнце щедро бросило в ее волосы. В глазах плескалось небо, отраженное в море. Спокойно смотреть на Беренику я не мог, поэтому тоже смотрел мимо.
– Я привез тебе редкую штуку.
– Ты меня всегда радуешь. Первое слово неудачного висельника?
– Мне повезло. Первое слово оборотня, расколдованного поцелуем.
– Ох ты. Уж ему найдется место в пророчестве. Что ты за это хочешь? Погадать тебе на картах, сказать судьбу, где соломки постелить, сказать, где та могила, по которой прошелся твой гусь?
– Нет, Береника, как всегда, – ответил я.
– За такое я добавлю тебе три года, Врана.
– Так оборотень-то королевских кровей. По ублюдочной линии, но по крепкой.
– Сколько ж тебе надо? – улыбнулась Береника, и я растаял, но поторговаться с ней – святое дело.
– Пять.
– Да разве что сам Государь волком обернется, а ты сам его расколдуешь! – засмеялась она. Склонила ко мне золотистую голову, глянула в упор серыми с морской синевой глазами. Ох, Береника. Да что ж ты делаешь со мной.
– Дай хоть четыре, а?
– Что ж, идет. Куда ты их копишь? Хоть бы раз сказал.
– А никуда, – соврал я. – Мне просто жить нравится.
– Зашел бы, Врана?
– Однажды ждать не будешь, а тут я скок на крылечко, бряк во колечко, – улыбнулся я ей. – Но не сегодня. Пора бы мне, не хочу Рогатую ночь в лесу ночевать.
– Все обещаешься, – сказала Береника.
Эх. Да что я тут скажу.
Я получил свои четыре года, попрощался с Береникой и выехал в холодное утро. Жаль, что так скоро. Но я надеялся вернуться с чем-то получше, нежели удивленный возглас Гестевальда.
Поднималось солнце, навылет пробивая лес сияющими копьями. Ярким зеркалом горела обледеневшая за ночь свежая луна. Лошадь без имени прянула ушами, ступая на дорогу. Пахло снегом и солью, я улыбнулся и в который раз отправился в путь.
* * *
…Что хочешь купить, Врана? Веревку, которая порвется, если на ней вешаться? Монету, что вор украл у вора, второй у первого, и так до седьмого вора? Зелье правды? Птицу с камнем в зобу, что будет целебен, если только она отдаст его по добру, коли год станешь ее кормить только гранатовым зерном?
Что хочешь продать, Врана?
Первое проклятие неудавшегося самоубийцы?
Монету, что первый вор украл у седьмого вора, ту, что безошибочно теперь предскажет любую удачу и неудачу?
Зелье, под которым человек солжет даже под зельем правды?
Безуй-камень весом в двенадцать гран, что излечит от любых ран?
То, о чем ты не знаешь, но что застанешь дома по возвращении?
Все что угодно.
О, сколько лет я занимаюсь этим. Сколько лет… За эти годы я накопил годы и годы. Тут купить, там продать, где выгадать, а где и сжульничать. Я занимался тем, что выторговывал время жизни годами напролет. Сначала мне было плохо, телесно плохо, легко оно не дается поперву – ни отдавать свои дни, ни чужие принимать. Тяжело, страшно, тошно, невыносимо, но… Но. Я привык. Береника слыла лучшей из пророчиц, Тетка-Чесотка – лучшей из колдуний, им часто бывало что-то надо, а часто бывало, что у них есть то, что надо кому-то. Вот я и покупал, и продавал, и с веселыми нагими ундинами менялся, что от моряков иногда получали диковины, про которые в наших краях только слыхали, а про некоторые – даже и нет.
