Венн залюбовался тем, как она держала кувшин: на ладони под донышко, не давая глиняным запотевшим бокам коснуться ни тонкой льняной рубахи, щедро вышитой на груди, ни загорелой, обнажённой выше локтя руки.
– Утолите жажду, воители, – проговорила Ане по-вельхски. Сольвеннской и тем более веннской речью она не владела. И от боязни, что гости не поймут и обидятся, залилась румянцем – ярким и быстрым, каким Боги часто награждают рыжеволосых.
– Воистину наши кружки пусты, – ответил Волкодав на языке западных вельхов. – Не случится ли так, что твои руки наполнят их, кайлинь-ог?
Девушка покраснела ещё жарче. Кайлинь-ог означало невеста. Она сказала:
– Об этом и бывает уговор между хозяевами и гостями.
Плавным движением она окунула в кувшин длинный, слегка изогнутый остроконечный черпачок, выточенный из цельного клыка какого-то зверя, годившегося в прадедушки всем тиграм Мономатаны.
Угощение должно быть принято и отведано, иначе ты враг, а не друг. Волкодав подставил кружку, и в неё полился… добрый квас, пахнувший сладкими ржаными сухарями. Кетарн, надобно полагать, просил невесту совсем не о том, но она распорядилась по своему усмотрению.
Она налила квасу близнецам, и Волкодав спросил её:
– Не доведётся ли тебе посидеть рядом с нами под крышей этого дома?
От такого приглашения тоже нельзя отказываться, и Кетарн мог сколько угодно ёрзать и злиться на смятой шкуре возле стены. Ане поджала ноги и села против Волкодава. Любой вельх был способен просидеть так полдня. В отличие от Лихослава и Лихобора, успевших до зуда намозолить жилистые зады.
Мало кто назвал бы Ане красавицей, но Волкодаву она очень понравилась. Круглолицая, милая, какая-то удивительно домашняя. И с этаким добрым лукавством в карих глазах, которым, похоже, ещё не случалось отражать ни страдания, ни страха.
– От кого ты охраняешь бан-риону здесь, среди друзей? – спросила она. Она заметила внимательный взгляд Волкодава, без устали обегавший пирующих.
Венн подумал и ответил:
– От чужого человека, который мог бы пробраться на праздник и учинить госпоже вред, а вам обиду.
– Ты, наверное, долго жил среди вельхов, – сказала девушка. – Ты беседуешь, как один из нас.
– У меня были друзья вельхи, кайлинь-ог, – ответил Волкодав. И коснулся ладонью её руки, державшей кувшин. – Добро тебе за подношение напитка и за то, что украсила наш пир.
Женщины мудрее мужчин, думал он, глядя в спину невесте, идущей к своему жениху. Женщина не станет задирать гостя и допытываться, в какой такой пьяной драке ему распороли лицо, если он не сподобился хоробрствовать у Трёх Холмов…
Ещё он видел, как смотрел Кетарн на подходившую к нему Ане, и как раздражение таяло и сползало с его лица, изгоняемое неудержимой улыбкой.
В самый разгар пира четверо здоровенных молодцов втащили снаружи огромное деревянное блюдо. На блюде покоился кабан, целиком зажаренный над углями. Вельхи считали вепревину пищей мужественных героев, главным и самым лакомым кушаньем, достойным венчать праздничное торжество. Волкодав не особенно удивился, услышав, что кабана добыл не кто иной, как Кетарн. Этого только следовало ожидать.
Блюдо торжественно поставили перед кнесинкой и вручили ей большой, старинного вида, начищенный бронзовый нож. Пускай бан-риона по справедливости разделит вепря и сама вручит первую долю – сочный ломоть окорока – лучшему из героев, сидящих здесь на пиру.
На взгляд Волкодава, не требовалось провидческого дара, чтобы определить этого лучшего из лучших сразу и без ошибки. Кто был нынче первым парнем в Ключинке, кого так и распирала буйная удаль, кто из кожи вон лез, доказывая своё мужество себе и другим?..
Кнесинка о чём-то тихо спросила Кесана рига, тот так же тихо ответил. Елень Глуздовна ловко выкроила из дымящейся туши драгоценный кусок и высоко подняла его, проткнув ножом:
– Верно ли, что не найдётся здесь никого, чья правда духа сравнялась бы с правдой Кетарна, сына Кесана и Горрах?
Половина ключинских вельхов сейчас же взвилась на ноги с воплем:
– Не найдётся!
Другая половина приподняла крышу дружным рёвом:
– Найдётся!
Наступал долгожданный миг, начиналась излюбленная потеха – сравнение мужей. Состязание, которое до следующего праздника будет у всех на устах. Сто лет назад сравнение мужей заканчивалось, бывало, и кровью. Теперь люди поумнели и ограничивались словесной перепалкой, а если доходило до потасовок, так только на кулаках.
Ревнивые парни и молодые мужчины принялись наперебой вспоминать Кетарну всякие недостатки и прегрешения, делавшие его, по мнению спорщиков, недостойным первого куска из рук бан-рионы. Друзья Кетарна и сам он усаживали хулителей на место, одного за другим срезая смешными и ядовитыми замечаниями.
– Не тебе порочить Кетарна: все видели, как на тебя жена тряпкой замахивалась!
– Не тебе разевать рот на первый кусок, ты на празднике Коней в бочонке с пивом топился…
Недовольные не сдавались:
– От тебя, Кетарн, с самого рождения не было проку, – поднялся светлоусый, очень похожий на Ане воин с мускулистыми руками, обвитыми синими лентами татуировки. – Не помнишь небось, как перевернул на себя котелок с кипятком и твоя почтенная мать носила тебя в хлев – сажать в свежий коровий навоз? Ты, по-моему, так ещё и не отмылся как следует с того разу…
– Спроси у своей сестры, Ферадах! Только ли зад он тогда ошпарил или, может, ещё что-нибудь? – со смехом подал голос сидевший подле него.
Ферадах. Брат девчонки, отметил про себя Волкодав.
Рыжеволосая Ане вновь покраснела и спрятала в ладонях вспыхнувшие щёки. За её жениха заступилась чернокудрая Эртан, та самая, что выиграла скачку колесниц:
– Уж ты-то помолчал бы, Ферадах! Не тебе порочить смелого мужа, который и тогда уже, говорят, не пикнул, пока ему лечили ожоги. Зато ты, как рассказывал мне твой досточтимый отец, мальчиком боялся подойти к малине, потому что рядом стояли ульи и пчёлы тебя жалили!
Когда начался делёж кабана, Волкодав насторожил уши: не взялся бы норовистый народ трясти кулаками, не пришлось бы оборонять кнесинку от слишком буйного веселья хозяев. Однако вельхи, и ключинские, и соседи, чувствовалось, любили сына старейшины. И не столько охаивали его, сколько давали возможность себя показать. Волкодав видел, как вертели головами Лихослав и Лихобор. Отрокам нравилась шумная вельхская забава, жаль только, оба молодца были здесь пришлыми и поучаствовать при всём желании не могли. Заметив взгляд наставника, близнецы перестали глазеть и вспомнили, что они при деле.
Вельхи перекрикивали друг друга, словно стая галок перед закатом. Однако слух Волкодава обладал одной полезной особенностью: среди любого гама венн способен был распознать слабенький шорох, уловить слово, произнесённое вполголоса.
Елень Глуздовна как раз наклонилась подогреть надетый на нож кусок над углями жаровни, когда Лучезар повернулся к Кесану, с которым рядом сидел, и спросил:
– Значит, старейшина, скоро женишь младшего сына?
– Твоя правда, воевода, женю, – с достоинством отозвался риг, но Волкодаву вновь послышалась в его голосе некая настороженность.
– А что, хороша ли невеста? – гладя усы, поинтересовался боярин, и тут-то венн понял причину сдержанности Кесана, и сердце у него ёкнуло. О женолюбии Лучезара он был наслышан более чем довольно.
– Сыну нравится, а другому кому, может, и нехороша, – совсем уже неохотно отозвался старейшина.
Неужели, ахнул про себя Волкодав, у Лучезара хватит ума ради пустой короткой услады зазвать в гости беду? Ополчить на себя и своего кнеса воинственный, вспыльчивый и гордый народ?..
Он, впрочем, видел, как приверженцы серого порошка отмачивали вещи куда как покруче, для здравомыслящего ума уже вовсе непостижимые.
Перепалка между вельхами тем временем улеглась, и кнесинка вручила сияющему Кетарну пахучий, исходящий густым горячим соком ломоть.
