не знают, то есть, не все знают. Что там сидит враг Савельева, а, значит, и всех нас. И не время сейчас играть в шпионов. Ты меня понял, Кирилл? Поэтому я ещё раз тебя прошу, расскажи Афанасьеву, где сейчас прячется Савельев. Это очень, очень важно.
Киру послышались просящие нотки в голосе отца, но он только ещё больше насупился и втянул голову в плечи.
Рассказав отцу про покушение на Савельева и про то, как тот выжил, кое о чём Кир всё же умолчал. Не сдал Литвинова, сам не понимая почему. Но главное — так и не смог признаться, где именно скрываются Савельев и Литвинов. Что-то мешало, хотя сейчас, слушая то, о чём говорил отец, в голове роились сомнения и предательские, в чём-то даже подлые мысли.
«А что, если отец прав?» — тоскливо думал Кирилл. Взять, да и рассказать всё Афанасьеву, и дело с концом. Этих двоих, Савельева с Литвиновым, извлекут на свет божий, и Киру больше не придётся притворяться, скрывать, слушать вечные насмешки Литвинова, терпеть открытую неприязнь Савельева. Всё закончится. Для него, а главное — для Ники. Она наконец-то узнает, что её отец жив, и перестанет вздрагивать от боли, когда кто-то случайно упоминает в разговоре Павла Григорьевича. Надо сказать Афанасьеву, точно надо. И пусть дальше сами думают, как всех спасать…
Мысли эти были малодушные, даже трусливые, и Киру они совсем не нравились. Но он сам загнал себя в угол, своей безалаберностью, дуростью. Ему ещё повезло, что этот пропуск нашли родители, а не кто другой, похуже. К примеру, Татарин с Костылём. Ведь мог же тогда он ввязаться с ними в драку, почти ввязался уже, чудом сдержался, чтобы не надавать по морде зарвавшемуся Веселову. И если б этот чёртов пропуск выпал у него из кармана (а Кир как раз был именно в этой куртке, а стало быть и пропуск лежал в ней), даже страшно представить, чем это могло бы кончиться.
На входе в цех отец остановился у КПП, о чём-то переговорил с охранником и, приказав Киру стоять рядом с турникетом и никуда не отлучаться, зашёл в саму будку охраны. Кир видел, как отец кому-то звонит по телефону, наверно, Афанасьеву, что-то говорит — что, через закрытую застеклённую дверь было не слышно.
Кирилл пытался казаться равнодушным, засунул руки в карманы брюк и принял нарочито развязную позу, но сам понимал — получается плохо, неестественно. Один из охранников, не тот, который зашёл вместе с отцом в будку КПП, а другой, стоявший по другую сторону от турникета, разглядывал Кира, даже не пытаясь скрыть насмешку. Наконец отец со вторым охранником вышли, отец приложил свой пропуск к турникету и сделал знак Киру проходить.
В ремонтном цехе было шумно, пахло машинным маслом и металлом, высоко над головой ярко и настойчиво светили мощные лампы; металлоконструкции, выкрашенные в серый и синий цвет, упирались в высокий свод потолка. Кир уже и забыл, как устроен ремонтный цех, но ему потребовалось не больше пяти минут, чтобы всё вспомнить, и он инстинктивно стал держаться жёлтой разметки на полу, стараясь не выходить за неё, чтобы не попасть под колеса проезжавших мимо автопогрузчиков. С левой стороны тянулся участок общей сборки, где у огромных турбин копошились люди в белых халатах. По правую руку, через главный проход, начинались верстаки с разложенными лопатками, дисками и подшипниками.
Кир поймал себя на мысли, что с каким-то теплом и даже ностальгией вспоминает те дни, когда он здесь работал, попав по распределению, сразу после школы, в слесарную бригаду. Ему же даже нравилось. Нравился монотонный, ни с чем не сравнимый гул цеха, запах смазки, горячей резины и пластика, шум вентиляции, но больше всего — хотя Кир не признавался в этом и самому себе — нравилось здесь, на сборке, где работал отец, и где стояли на стендах турбины, ощетинившиеся блестящими, отполированными до блеска лопатками.
Они дошли до первого поворота, где кончался один производственный участок и начинался следующий, и отец дёрнул его за рукав. Кир вспомнил, что кабинет начальника цеха, куда они с отцом и направлялись, был где-то в той стороне, где техотделы — там Кир почти не бывал, а у начальника цеха так и вообще был один раз, когда его туда приволок сам Афанасьев, поймавший Кира за руку в туалете за неудачной попыткой толкнуть холодок.
Отец уверенно свернул в один из коридоров и, пройдя несколько метров, также уверенно толкнул одну из дверей, на которой тускло блестела металлическая табличка. Кир успел прочитать фамилию «Афанасьев» и понял, что они пришли.
Афанасьев, высокий мужик с крупными чертами лица, находился в приёмной, стоял у стола секретарши и отдавал какие-то указания. Увидев их, начальник цеха кивнул отцу, бросил беглый взгляд на самого Кирилла и молча махнул им рукой в сторону двери, ведущей в кабинет — мол, проходите, я сейчас. Отец тоже кинул и тут же втолкнул Кира в Афанасьевский кабинет.
— Кирилл, — отец, наверно, в первый раз за всё то время, как они пришли в цех, посмотрел на Кира. — Сейчас Николай Михалыч придёт, и ты постарайся уж изложить всё максимально подробно и чётко. И скажи ты ему, где он.
Кир упрямо закусил губу и уставился себе под ноги. Он почти не разглядывал само помещение, да здесь ничего и не поменялось с того дня, когда Афанасьев орал на него, не скупясь на матерные эпитеты — те же стандартные столы из серого пластика, выставленные привычной буквой «Т», такие же пластиковые стулья по бокам, вдоль стен стеллажи, заваленные папками, на одном из столов телефон и компьютер.
За спиной скрипнула дверь, и Кир инстинктивно вздрогнул.
— Ну что там у вас. Выкладывайте, — Афанасьев быстро прошёл к своему столу, бросил на него пачку тонких папок, которые держал в руках, и посмотрел на них.
— Говори, Кирилл, — отец подтолкнул Кира вперёд.
Кир собирался привычно огрызнуться, но взглянув на нахмуренные кустистые брови Афанасьева, стушевался, скривился, хотел засунуть руки в карманы, но так и не решился — остался стоять, как прилежный ученик перед строгим учителем, вытянувшись по струнке, руки словно приклеены к телу.
Он и сам не понял, как заговорил, но заговорил, и слово за слово
