Ознакомительная версия.
— С шаманом что сделали?
— Доставили живым в Великий Новгород. Больше не знаю. Казнили как-то.
— Я знаю, — оскалился Лузга. — Светлейший созвал экспертную комиссию. Я был её членом, Лучезавр головой, начальник канцелярии — десницей, начальник химслужбы — шуйцей, а настоятель храма Отца Небесного — сердцем проекта. Мы вытащили из Владилена всё, что в нём было. Колдун ярился, обещал наслать на нас бешеных кузнечиков, но начальник химслужбы сказал, что не допустит самоуправства. Он обнаружил, что могущество Владилену даёт анальный плавник черноморского шамана, вживлённый под хвост. Владилен изловчился ужалить начхима, прежде чем мы достали из тела колдуна все волшебные ништяки. Петушара! — Лузга с чувством высморкался в кулак, харкнул, подновил ирокез. — Я ему устроил гестапо, забыл как маму звали.
— Надо было сразу собрать войско, пока новый главный шаман в силу не вошёл, и идти добирать мумию в её затхлом гробу, — рассудил Щавель.
— Чтобы на Статора наткнуться с его боевыми треножниками? — опасливо произнёс Сверчок. — Они как раз в Центр полезли, думали Ленина одолеть и масть держать, да только не срослось у них что-то. Вот бы мы встряли между молотом и наковальней. Ещё бы Ротор подгрёб с армией зомби из Бутово или, не приведи Господь, солнцевские. В Москве, говорят, творилось что-то страшное. Мгла выползла за Мкад, будто ночь не заканчивалась. Потом всё улеглось. А Ленин остался.
— Три года, — Щавель подумал, почему до него не дошли слухи об этом походе. — Не так давно. Получается, Хват греческую веру принял?
— Принял. Я тоже христианин, — немедленно признался Сверчок. — Все, кто на площади был, все приняли крещение. Против иного чародейства Отец Небесный бессилен и только Дух Святой справиться может.
— Или же электричество, — задумчиво сказал Щавель.
— У Статора и манагеров есть электричество, — поведал Лузга. — Так они Ленина сдерживают.
— Ты откуда знаешь?
— Тавот рассказывал. Он вообще много чего за Москву тёр. Жил там какое-то время.
«В самом деле, — припомнил Щавель манеру учёного раба быстро, на опережение, отвечать, так же разговаривал половой в кабаке и Павка. — Он действительно из Москвы, долго жил в ней и недавно убыл, если сохранил повадки. Что его погнало, безногого?»
— Привези мне Тавота, — приказал командир Литвину. — Отправь за ним Михана и ещё кого ненужного. Готовь отряд. Лузга, организуй чистку огнестрела. После обеда выступаем. Нынче ночью мы остановим строительство железной дороги.
* * *
Жёлудь обнаружил Михана на задворках кухни, торопливо уминающим наваленное в миску хрючелово.
— Ты чё, Михан, только что ведь требушину набил? — удивился Жёлудь. — Да ты никак объедки от завтрака жрёшь!
— Какая тебе забота? — прочавкал Михан. — Хочу и ем. У нас свободная страна.
— Свободная? — засмеялся Жёлудь. — То-то ты день и ночь летаешь как добрый веник.
Михан злобно зыркнул на него, но опустил взгляд в миску.
Последние пять дней дались ему нелегко. Пусть из молодых, но равных тому же Альберту и Лузге, с которым по-приятельски разговаривал Ёрш и другие старые ратники, Михан, выйдя из-под крыла Щавеля, оказался самым зелёным в подразделении. Им помыкали все, даже молодой дружинник Желток. В воинском коллективе из семидесяти бойцов Михану приходилось метаться молнией, не зная сна и отдыха. Жёлудь свысока поглядывал на его лишения, но во взгляде лучника через презрение иногда проскальзывало сочувствие, тем более унизительное, что было искренним. Утешали Михана лишь мотивировочные реплики бойцов, что все дружинники прошли через это, а когда стажёр станет штатным бойцов и в рать приведут пополнение, он сам сможет гонять молодых. Надежда удерживала сына мясника на ногах, придавала целеустремлённости, зависти, злобы. Только вот жрать хотелось неимоверно.
— Филипп говорит, что ты вроде спьяну двоих убил и кабак поджёг, правда что ли? — не упустил случая Михан поддеть друга детства.
— Наврал бард, ничего не спьяну, — смутился Жёлудь.
— Но двух человек, с которыми ел за одним столом, завалил?
— Завалил.
— Кабак поджёг?
— Поджёг.
— Выходит, не наврал бард.
— Наврал, я не пьяный.
— Отчего же тогда, ради куража сделал?
— Гнусности не выдержал, — признался Жёлудь. — Ты не представляешь, какие они твари. Подожди, ты ещё увидишь Москву и москвичей.
Михан метал хавчик в рот, скоро миска опустела.
— Слушай приказ, — сказал Жёлудь.
— Ты чего раскомандовался? — окрысился Михан. — Я теперь не вашего бога, я в дружине служу.
— На совещании решили Тавота привезти, ты за ним отправишься. Ступай к Скворцу, он тебе выделит в начальники кого-нибудь не слишком бодрого. Верхом туда, верхом обратно. Возьмёте заводную лошадь и Тавота к седлу привяжете.
— Ты посыльным заделался? — Михан нехотя поднялся.
— Кто-то должен, — сказал Жёлудь, подражая отцу.
Получилось так похоже, что Михана передёрнуло. Он опустил глаза и заторопился на поиски своего десятника.
К посёлку дорожных рабочих вышли в два пополуночи. Ярко, как фонарь, светила луна. Любой бугорок отбрасывал резкую тень, и казалось, будто под ногами разверзлась яма, однако Щавель накануне видел местность и знал, что подъезды со всех сторон превосходные.
Встали.
От своих подразделений отделились десятники, съехались во главе колонны. Все были собраны, сосредоточены перед делом, и ещё не начал закипать в крови азарт, когда на полном скаку врубаешься в ряды противника или поддеваешь на копьё улепётывающего пехотинца. До этого момента оставалось недолго.
Посёлок спал. Никто не орал в пьяном угаре, все дрыхли без задних ног перед завтрашней каторгой. Не горели костры часовых, потому что нападать на одинаково важный для всех Властелинов Москвы строительный объект было некому.
— Работаем, — приказал Щавель Литвину.
У стоящих спиной к луне десятников лица были черны, как у назгулов. Сотник обвёл их взглядом. Он немного робел от осознания чудовищности авантюры, в которую втянул его Щавель, но увяз уже настолько, что давать в тормоза было поздно. Он стиснул зубы, словно бросаясь головой в омут, выпрямился в седле и сказал просто, не по-уставному, но отстранённым тоном, подражая старому командиру:
— Господа, пошли.
Понимая важность момента, назгулы ответили безмолвным кивком и унеслись к своим десяткам. Ситуация оказалась штатной, обсуждать было нечего, за день их заинструктировали до слёз и теперь каждый знал свой манёвр.
Щавель двинул свою дюжину первой, ей предстоял самый дальний путь — обойти бараки и взобраться на насыпь, чтобы оттуда расстреливать мечущихся рабочих, пугая грохотом выстрелов, не давая уйти за дорогу в спасительную темноту. В отряде насчитывалось двое лучников, пятеро с огнестрелом и пять бойцов прикрытия. Их задачей было не подпускать противника, пока стрелки перезаряжают. Сзади загорелись жёлтые огни — ратники разжигали факела, пропитанные ламповым маслом.
Ознакомительная версия.
