— Или это — предательство! — рычит обожжённый. — Кто-то во Дворце решил положить братьев у этих адовых ворот, суки!
— Они просто не верят, что Чангран уже наш, — говорит Кору презрительно. — Они думают, что им дадут прогарцевать по городским улицам, а мы будем лежать тут ниц, в пыли, и ждать, когда они нас расстреляют! Ох, и дерьмо же…
Элсу смотрит на Кору с тихим обожанием.
— Кору, солнце моё, метаморфоза превращает в бабочек северянок, но не тебя! — говорит он восхищённо, и Кору прячет в ладони довольный смешок.
— Правильно делает, — говорит Рийну. — Всё делает правильно. Мне нравится твой командир, Барсёнок.
— Ненадолго, — говорит обожжённый. — Если девка права, то наши ещё опомнятся.
— Меня называешь девкой, ординарца Львёнка? — удивляется Кору.
— А как тебя называть, братом?! — огрызается обожжённый волк и тоже удивляется, потому что реплика вызывает смех не только у Элсу, Юу, и самой Кору, но и у проснувшихся раненых.
Канонада, тем временем, превращается в настоящую артиллерийскую дуэль. Грохот разрывов. Стрельба из пистолетов почти не слышна за пушечной пальбой.
— Ага. Наши развернули лафеты, — говорит обожжённый. — Сейчас высадят ворота — и в преисподнюю…
— Наверное, — соглашается Рийну. — А чему ты радуешься? Тебя, брат, обрежут или прирежут — и разбираться не будут, за кого ты переживал.
— Как можно быть настолько развратным типом, чтобы рубиться с врагом, а думать о его теле — не постигаю, — бормочет обожжённый, но это уже просто попытки заглушить страх и ощутить себя на высоте.
Мне кажется, что я слышу в грохоте пушечных залпов треск и хруст ломающегося металла — и канонада делается реже, зато снова слышны выстрелы из пистолетов, вопли, кажется, и дикий визг лошадей.
— Они в городе, — говорит Кору. — Или сейчас войдут. Драка в воротах.
— Нет, — говорит Элсу, кусая губы. — Может, ещё и нет. Ворота по-всякому легче оборонять, чем войти в них.
Мне становится нестерпимо сидеть здесь, когда там идёт бой. Там наверняка нужна моя помощь. Я не выдерживаю.
— Элсу, — говорю я, — Юу, ребята, простите меня. Там — раненые, а я с лекарствами — здесь. Всё равно тут от меня мало толку.
Ри-Ё и Кирри встают, но я качаю головой.
— Вам оставлю снадобья, убивающие боль. Вот и вот. Кирри умеет этим пользоваться. Вы тут — за меня. А мне нужен кто-нибудь, кто знает город и может идти. Есть такие?
— Я, — неожиданно говорит обожжённый волк. — Побежали смерть искать, а, язычник? — и смеётся той половиной лица, что целее.
— Я бы ему не верила, — говорит Кору.
— Ну а я верю, — улыбаюсь я и помогаю обожжённому подняться. — У него там тоже раненые братья, видишь ли. А ещё он боится умереть в компании диссидентов, а не в бою. Да?
— Да, — говорит обожжённый. — Меня звать Нухру ад Эра. Пойдём, Ник, поглядим — душа болит сильней, чем рожа, Творец мой оплот…
— Чангран — такой красивый город, — говорит Кирри дрожащими губами. — Посмотри на него, Ник…
Ри-Ё держит пакет с ампулами, кивает. Его глаза полны слёз.
Кирри подаёт Нухру меч, а Юу — заряженные пистолеты. Нухру затыкает пистолеты за пояс жестом мультипликационного разбойника.
— Хочешь сам себе естество отстрелить и в Синюю Цитадель уйти? — спрашивает Кору, но Нухру не обращает на неё внимания. Он слушает — и тянет меня за рукав.
И мы бежим с базарной площади по вымершим утренним улицам, мимо наглухо закрытых дверей и ворот, в сумраке вторых ярусов городских зданий — а по улицам постепенно расползается туман порохового дыма, и я слышу… людей слышу.
Не только оружие. Бой совсем рядом.
— Тебе не больно, Нухру? — спрашиваю я на бегу.
— От резких движений только, — выдыхает он. — Волшебство. Я в курсе, что ожоги обычно дико болят — гуо тебя поцелуй, Ник, как ты это делаешь…
— Рубцы останутся, — говорю я зачем-то.
Нухру неожиданно прыскает, как девушка.
— Вот и славно. Девкам не помешает, а парни не позарятся! — и останавливается.
— Что? — спрашиваю я.
— Площадь перед воротами, — Нухру машет рукой на поворот улицы. — Замедлись, подстрелят.
Мы осторожно заглядываем за угол дома.
На площади — свалка. Бойцы спотыкаются о трупы. Ворота разнесли ядрами в клочья, обломки чугунной решётки и тяжёлых створов валяются на разбитой мостовой. Пяток разбитых телег и какие-то бочки используются нашими, как прикрытие для стрелков — но как они разбирают в общей сутолоке рукопашной, по кому стрелять, не постигаю. Сверху, с городской стены, палят из пушек по наступающим — но выстрелы всё реже. Всё вокруг затянуто дымом — и я мало что могу разобрать. От едкой пороховой вони тяжело дышать.
И тут меня осеняет, что, в сущности, я не знаю, что делать. Я — сугубо штатский человек, и я — последний землянин, который обнажит оружие в чужом мире для чего-нибудь, кроме тренировки, игры или попытки достичь взаимопонимания. И сейчас — никого из них я не убью.
Я не могу, не имею права их убивать.
Следовательно, сейчас убьют меня. Я спокойно, как-то отстранённо, это понимаю — и обвожу площадь внимательным взглядом, следя за качеством передачи изображения. Для далёкой Родины — напоследок.
На брусчатке, в метре от моей ступни — тонкая рука в медном браслете, воскового цвета, заканчивающаяся у локтя лохмотьями красного мяса и белой торчащей костью; и почему для меня в этой бойне должны быть какие-то исключения? Потому что я тут наблюдатель?
Нухру вдруг резко толкает меня в плечо — пуля обдирает мне щёку и выбивает фонтанчик каменной крошки из стены дома.
— Дурак ты, — шипит Нухру и тянет меня за руку по какой-то сложной траектории. — Не дёргайся, ты, я твою шкуру спасаю, чтоб не подстрелили тебя, дурака…
Мы пробираемся вдоль стен, по периметру площади. Нухру дёргает меня то и дело, останавливает или заставляет двигаться быстрее — и я, убей меня Бог, не понимаю, какая ему в этом корысть.
— Куда ты меня тащищь, друг дорогой, а? — спрашиваю я, когда мы оба вжимаемся в нишу у разбитого фонтана, а в ворота влетает ядро, врезавшись в стену метрах в десяти от нас. Брызжет щебень, какие-то осколки… вытираю лицо — больно…
Нухру стоит так, что у меня закрадываются подозрения: он намерен закрывать меня собой.
— На стену я тебя тащу, — говорит он. — Куда же ещё? К Анну твоему. И я тебя туда дотащу живым, чтоб ты сдох, — и снова дёргает за руку. — Пригнись, дылда… нет, наши — идиоты всё-таки… по кому они сейчас-то садят из пушек, отцов их пообрезать…
Этого парня я совершенно перестал понимать. Он лупит меня плечом о каменный выступ, который раньше был, наверное, какой-то архитектурной деталью, он стреляет из пистолета куда-то в пороховой дым и белый свет — в кого-то, я всё-таки думаю, он заставляет меня прижаться к стене — и тут нас замечает волчица с растрёпанными кудрями и окровавленным мечом.
