Она величественно опустилась в хозяйское кресло. Тяжелый щит с гербом Ларра находился теперь на противоположной стене и больше не нервировал госпожу Танет. Стены зала были убраны светлыми драпировками, на окнах появились стекла в мелком переплете свинцовой рамы – прежде здесь немилосердно дуло.
Черное платье с серебряными украшениями облегало девическую фигуру госпожи Танет. Если бы не увядшее злое личико, ее можно было бы принять за юную девушку. Но лицо и руки портили все впечатление, придавали даже тонкому стану и высокой груди нечто неестественное, отталкивающее.
Когда в дверном проеме показался гость, Танет внезапно содрогнулась всем телом: ей показалось, что входит Ларренс. Не тот Ларренс, с которым она распрощалась пару месяцев назад – как выяснилось, навсегда, – а молодой, в которого она некогда влюбилась без памяти.
Затем наваждение исчезло. Визитер, несомненно, не был ей знаком. Сходство мелькнуло, мазнуло по поверхности и исчезло.
С незнакомцем, по-прежнему держа его за руку, вошла и та женщина, которую Танет видела из окна. Немного полновата, но все же хороша. Танет сразу почувствовала сильную неприязнь к обоим.
– Госпожа Танет, я полагаю? – заговорил незнакомец, и снова она вздрогнула: голос выше, чем у Ларренса, а интонация похожа.
И прежде чем он назвал свое имя, она уже знала, кто он такой.
– Ты не умер! – вскрикнула она, не сдержавшись.
– Вы меня узнали? Как это приятно, – проговорил он, приближаясь к ней и беря ее за руку. – Здравствуйте, мачеха. Вы почти не изменились.
– Ты… Вы тоже, – выдавила она.
– Помилуйте! – Он выпустил ее руку, так и не поцеловав. – В последний раз мы виделись, когда мне было, кажется, года три. Вы тогда изволили верещать, как подраненный крот.
Она стиснула пальцами подлокотники.
– Почему вы позволяете себе подобный тон?
– Потому что я – герцог Ларра, – сказал Элизахар. – А вы сидите в моем кресле. И зачем-то перевесили щит. Вы знаете смысл такого расположения гербового щита? Наверное, нет. Откуда вам! Вы же худородная дворянка. В той хижине, где вы росли, не было гербового щита, не так ли?
Она молчала, не сводя с него горящего взора. Фейнне слушала с поразительным спокойствием, и Танет вдруг поняла, чем так раздражает ее эта женщина. Не молодостью, не свежим лицом, нет. Поразительным внутренним спокойствием.
Нечто похожее имелось и у ее дочери Ибор. Но спокойствие Ибор проистекало от полного равнодушия к окружающим; Фейнне же не волновалась потому, что доверяла своему мужу. В молчании этой юной женщины была глубокая, умиротворенная тишина.
Элизахар выпустил руку жены. Он встал прямо перед госпожой Танет и заговорил неприятным, назидательным тоном:
– Когда человек входит в парадный зал, он должен видеть герб и носителя этого герба. Одновременно. Я же вижу только вас, мачеха. Вы расселись на хозяйском месте, и герба над вами нет. И это неправильно. Встаньте!
Она сильнее вжалась в кресло.
– Что вы себе позволяете? Кто вы такой? Как вы смеете?
– Встать! – заорал Элизахар. – Вы оглохли? Встать!
Он оглянулся. В дверном проеме показались слуги.
Элизахар тронул рукоять меча.
– Входите, – сказал он слугам. – Входите и слушайте. Я – герцог Ларра, старший и законный сын Ларренса.
– Он лжет! – завизжала Танет. – Лжет, лжет! Он даже не похож на него…
Слуги переглянулись. Большинство из них никогда не видели хозяйку в таком состоянии. Она была по-настоящему испугана.
– Да? – переспросил Элизахар. – Не похож? – Он снова обернулся к слугам. – Не похож?
То один, то другой бросал на него украдкой быстрый взгляд и отворачивался. Элизахар знал, что означают эти взгляды. Он был похож на отца. В армии этого не замечали просто потому, что подобное никому не приходило в голову.
– А если и похож, – закричала Танет с новой силой, – то он – ублюдок! Всем известно, что у Ларренса не было законного сына!
– Был, – сказал Элизахар. – Уж вы-то, мачеха, об этом точно знаете. Разве не вы выклянчили у отца дозволение избавиться от меня?
– Да он сам от вас избавился, – прошипела она.
– А! – сказал Элизахар. – Это другое дело.
Он подошел к столу, опрокинул горящую свечу и капнул воском на столешницу. Потом, не снимая перстня, ударил кулаком по воску.
– Подходите по одному и смотрите, – сказал он, обращаясь одновременно к слугам и к Танет. – Кто-нибудь из вас должен узнать эту печать. Где кастелян? Где управляющий, где сборщик податей? Пусть подойдут. Это перстень моего отца.
– Он снял кольцо с трупа! – выкрикнула Танет. – Ограбил мертвеца! Мародер! Разве вы не видите, это солдат! Один из проклятых наемников моего мужа…
Элизахар пожал плечами.
– Вы сами знаете, что я этого не делал, мачеха. Встаньте же с моего кресла и отойдите в сторону. Позвольте моим людям удостовериться в том, что печать подлинная.
* * *
От унижения Танет не находила себе места. Она металась по маленькой спальне, где предпочитала ночевать в отсутствие мужа – и где предполагала теперь спать всегда. Это были ее личные апартаменты, убранные согласно ее желаниям: по стенам развешаны платья, внизу вытянулись в ряд четыре длинных сундука с плоскими крышками – там хранились покрывала, обувь, посуда. Узкая кровать без балдахина. Маленький круглый стол.
Здесь было тесно. Танет не любила открытых пространств, ей нравилось, когда до любой стены можно дотянуться рукой.
Сейчас она, как никогда прежде, напоминала маленького зверька, только что пойманного и усаженного в коробку. Она быстро подходила к стене, резко поворачивалась и делала несколько шагов в сторону, пока не утыкалась в противоположную стену, – и так раз за разом, почти час, пока ноги у нее не подкосились от усталости и она не упала на кровать.
Он вернулся. Человек, о котором она даже думать забыла. Никому не нужный мальчишка. О нем не было известий почти тридцать лет. Прошла целая жизнь. А он, оказывается, не только остался жив, но и хорошо осведомлен о своем происхождении, о своих правах! И когда это Ларренс успел передать ему перстень со своей печатью?
Элизахар. Она даже имя его забыла. В первые годы, когда оставалась надежда подарить Ларренсу нового сына, Танет изредка припоминала того, первого. Про себя она называла его «пащенок».
А потом, когда после рождения второй дочери, Ларренс охладел к жене и Танет потеряла всякую надежду на сына, – потом она и вовсе перестала думать о том мальчишке. Вероятность того, что он жив и может заявить о себе, была ничтожно мала.
Но он вернулся, и его признали все, даже слуги, даже управляющий. Признали, хотя большинство замковой прислуги, не говоря уж о солдатах, никогда его в глаза не видели. Они смертельно боялись Ларренса и теперь в Элизахаре чуют кровь своего герцога. Танет и сама это чувствовала.
