Ознакомительная версия.
Я рыдала и стонала на бегу, будучи не в силах справиться с охватившими меня раскаянием и разочарованием. Я чувствовала, как сгорает и опустошается моя душа, теряя какую-то свою часть, слишком большую и значимую. А я-то, наивная, полагала, что умирать больно! А оказалось, терять любовь намного мучительнее! И можно ли теперь жить с этой черной, выжженной пустыней, ставшей моим сердцем после того, как из него исчезла любовь? Куда и как она ушла, можно ли ее остановить, вернуть, обрести вновь? Я тщетно искала ответы на терзавшие меня вопросы.
Куда исчезает любовь?
Кто даст мне искомый ответ?
Я им задаюсь вновь и вновь
Последнюю тысячу лет.
В каких закоулках души,
Стеная, как раненый зверь,
От горя укрыться спешит,
Захлопнув надежную дверь?
Тоскою затеплив огонь,
Среди поцелуев трухи,
Зажав крик последний в ладонь,
Сжигает мечты и стихи.
Свой брачный наряд раскроив,
Собравши его на струну,
От ужаса дух затаив,
Надгробную шьет пелену.
Уже ничего не боясь,
Отринув обиду и гнев,
Выходит она, не таясь,
Во вдовьем плаще королев.
Быть может, в святую страну
Уйдет, исполняя обет,
Меня оставляя одну
Грустить еще тысячу лет.
И там, возродив чей-то дух,
Она обретет новый дом,
Об этом дойдет ко мне слух,
о я не жалею о том.
Я ночью открою окно,
В чернила перо опущу,
Мне в жизни осталось одно,
Но я и о том не грущу.
Такие поступки – грехи:
К чернилам примешивать кровь…
Но так создаются стихи
О том, как уходит любовь…
Я бежала. Воздух разрывал горевшие огнем легкие, клокотал в груди, смешиваясь со слезами и невразумительными стенаниями. Я кричала и смеялась, жаловалась богам на судьбу и одновременно проклинала их. Наверно, я подошла к самому краю безумия, своим поведением полностью оправдывая данное мне прозвище – Сумасшедшая. Я стала ветром и пламенем, демоном мщения и символом отчаяния. Я более не принадлежала ни Свету, ни Тьме, ни Добру, ни Злу. Я утратила смысл жизни, так и не познав сущности бытия. Окутанная облаком сияющей энергии демиургов, с полыхающим холодным пламенем Нурилоном в одной руке и раскалившейся Разящей иглой в другой, я ощущала себя бесплотным духом, призраком. Под моими ногами таяли вековые снега, передо мной испуганно отступал холодный, мертвый полумрак.
Как в полусне, я различила увенчанные черепами ворота Геферта и вступила в распахнутые створки. Меня немедленно окружило колышущееся море щупалец, оскаленных зубастых пастей и вздымающихся ледяных лезвий. Движения моих клинков слились в две размазанные полосы, когда я врубилась в ряды врагов, сея смерть и разрушение, изливая свое горе в пылу схватки. Ударила, парировала, снова ударила… дети стужи обступали меня столь плотно, что практически любой удар достигал цели. Свет от кулона Оружейницы доставлял тварям массу неудобств, заставляя их отдергивать лапы и пятиться с болезненными подвываниями. Убитые мной противники неловко валились на снег, впитывались в него неопрятными ручейками вонючей серой жижи, тая, как клочья омерзительного тумана. Но и мне досталось изрядно. Вскоре мои руки и плечи были покрыты ранами и порезами, рубашка превратилась в лохмотья, шляпу я где-то потеряла. Не пострадало только лицо, тщательно оберегаемое и прикрытое спасительной золотой маской. Кисти онемели, устав колоть и рубить, ноги подкашивались, на виске болезненно пульсировала набухшая жилка, наполняя голову однообразным, размеренным гулом. Количество противников изумляло. Казалось, стоило убить одну тварь, как на ее место немедленно вставали две. А потом как-то внезапно все закончилось…
Я недоуменно опустила клинки, густо запятнанные моей собственной кровью и съеживающимися пятнами темной клейкой субстанции. Геферт замолк, с чадящим шипением догорали фиолетовые угли в глазницах черепов, заметно потеплело, тьма понемногу рассеивалась, благоразумно уползая за колонны ступенчатых зданий, затаившихся там до поры до времени. Разбросанные на извилистых улицах гробы и кости утратили значительную часть своего мрачного великолепия, становясь тем, чем они и являлись на самом деле – гниющей, разлагающейся падалью. Слитки золота на глазах покрывались плесенью и патиной, превращаясь в булыжники и обгорелые деревяшки. А прямо под моими ногами, с трудом пробиваясь через каменные плиты мостовой, начали проклевываться первые слабые ростки зеленой травы. И лишь обиталище Ледяного бога, упрямо высившееся передо мной черной, вызывающе враждебной громадиной, продолжало излучать потоки холодного, убийственного света. Я хмыкнула, вложила оружие в ножны, небрежно отерла грязное лицо тыльной стороной ладони и начала медленно подниматься по ступеням Храма.
На заднем дворике чайханы, полускрытом колючими кустами малины и шатким заборчиком, по соседству с печально знаменитыми горшками, обнаружилась довольно большая площадка, ровная и будто специально посыпанная мелким песком. Маллер де Вакс вопросительно покосился на орка. Огвур ответил довольным кивком, полностью одобряя место грядущего поединка. Пестрый контингент постояльцев обоего пола, возглавляемый коротышкой Расулом, в полном составе высыпал из недр чайханы, явно намереваясь насладиться редкостным зрелищем. Брякали чашки и чайники, взлетали и стелились на траву пледы и куски кошмы, а какой-то оборотистый делец уже принимал ставки на бойцов, ссыпая деньги в объемистый кошель и выдавая долговые расписки. Огвур неторопливо прошелся по хорошо утоптанному клочку земли, борясь с сомнениями в справедливости подобного боя. Все-таки, по его меркам, перстень можно считать ворованным… И словно в ответ на эти невысказанные колебания между сердцем и рассудком, вперед вышел старый Али-Баба. Дервиш поклонился на все четыре стороны света, провел руками по жидкой бороде и неожиданно звонким голосом провозгласил:
– Мать всего сущего Аола, услышь своего скромного служителя! Снизойди к нам своей великой милостью и пошли победу наиболее достойному, тем самым подтвердив божественное согласие на пребывание древнего артефакта в его избранных руках!
Народ замер, затаив дыхание. А затем на толпу налетел короткий порыв невесть откуда взявшегося ветра, швырнувший к ногам молящегося дервиша крупную алую розу, символ богини – Дарующей жизнь.
– Аола услышала нашу просьбу! – торжественно произнес старик, благоговейно поднимая волшебно благоухающий цветок.
Раздосадованный Хасан скрипнул зубами.
Огвур с ироничной усмешкой заправил за ухо выбившуюся из прически прядь волос, взглядом нашел в толпе зрителей обеспокоенного Ланса и подбадривающе подмигнул. Мол, не переживай, у меня все под контролем. Извлек из ножен Симхеллу, оба лезвия которой отливали красным заревом в ярких лучах утреннего солнца, и выполнил стремительную мельницу, проверяя, не расшаталась ли рукоять. Зрители разразились восхищенными воплями. И в этот же самый момент из дверного проема неторопливо появился канагериец Кса-Бун, вынужденный пригнуться, чтобы не задеть о притолоку покрытым татуировками лбом….
Ознакомительная версия.
