— Н-ну, — рассматривая вошедших, так и замерших у порога, протянул он голосом, сдерживающим опасную мощь. — Очень приятно, господин поверенный. Уже два дня, как вас ждём.
Взгляд его скользнул по Линне и Хшо, разинувшим рты и раскрывшим глаза. Несколько потеплел.
— Ну-ну, — миролюбиво сказал он, — деткам следует слазить в комнатку наверху. Там их ждёт приятная красивая тётя. То есть дама. Которая их накормит, вымоет и уложит спать. — Он посмотрел на Даниэля и добавил: — Собственно, банька у нас там наверху. После разговора, ежели все будет, как надо, и мы с вами вполне можем э-э-э... пыльные чресла промыть.
Все молчали.
— Линус, отведи детей. — Владелец кресла кивнул невысокому с баритоном. Тот, кратко поклонившись, вышел из-за Даниэлевой спины и глянул на него.
— Идите, — сказал Даниэль, обращаясь к ним, — я приду через десять минут.
— Через час-полтора, — мягко поправил его толстяк. Говорил он осторожно и даже, как ни странно это выглядело, смиренно. Будто всякий момент ожидая возражения, укора или пинка, которыми готов наградить его зловредный мир. — Или же совсем скоро, не успеете осмотреться, дети. Это мы выясним чуть позже. Но вам, детишки, с те... дамой наверху совсем не будет скучно, я ручаюсь. Только запомните, как её зовут, будьте вежливыми ребятками... А зовут её Анжелйкой. Или Ангеликой. И так, и эдак можно. Кому как нравится.
— Ну да, — вдруг фыркнул де Рео, в спокойном голосе которого проскользнул краткий укол, — некоторые зовут тётю Лаской. По соответствию. Запомните, детишки.
— Нет, — посмотрев на него, медленно возразил хозяин, глаза которого выражали умилительную заботливость, но вместе с тем и несколько пугающее терпеливое спокойствие, — так тётеньку называть не надо. Никогда. Если так, то она может и укусить. Тётенька на такие названия злая. Запомните, детки. А?..
Линна быстро кивнула. Хшо смотрел исподлобья, молчал. Судя по глазам, он вспоминал, кто такая ласка, и рассчитывал, чьи клыки острее.
— Ну вот и хорошо, — расплываясь в довольной улыбке, отозвался толстяк, — ну вот и славно. Линус, э-э-э, чего ты стоишь?
— Иду, ваше превосходительство.
Около витой лестницы, ведущей наверх, Линна обернулась. Даниэль кивнул. Она вздохнула и стала подниматься за ведущим, придерживая подол платья рукой. Хшо нахмуренно и громко шлёпал сзади всех.
— Ну вот, — молвил хозяин, как только шаги затихли, и они остались одни, — как замечательно все складывается. Чего ж вы стоите, Алессандро? А?.. — Де Рео кивнул, отсутствующим взглядом уперевшись куда-то в стену над Даниэлевым плечом, сделал несколько шагов вперёд v вправо, снял плащ, бросил его небрежно. Отстегнул перевязь, портупею, уложил рядом. И опустился на диван. Откинулся на спинку, замер. Только наблюдал за Даниэлем, не глядя ему в лицо, — смотрел неотрывно. И левая рука его до странного неподвижно лежала раскрытой ладонью на рукояти полувышедшего из ножен короткого тяжёлого ножа. Какой хорош в полёте, при сильном и точном ударе запросто прошибает кольчугу, может пробить кирасу или даже двойную чешую.
Даниэль внезапно подивился собственной наблюдательности. Всю одноцветно-блистательную жизнь до того он был весел, наивен и беспечен, как юная, катающаяся в масле мышь. Теперь внимание его стало напряжено постоянно; он подмечал мелочи, которым два месяца назад не придал бы значения. Впрочем, нет. Два месяца назад предчувствия и странные события, загадки, преследовавшие его дворцовую жизнь, стали постепенно изменять его. Научили опасаться. Таиться от той, которую любил больше всего. Пытаться понять её и происходящее вокруг.
Он просто не успел. Он лишь начал становиться другим: подозрительным и внимательным, недоверяющим и цепким. Ожидающим затаённо. А затем грянула буря. И, кувыркаясь в вихре, в водовороте кровавом и пыльном, он не заметил точного момента, когда стал таким, как сейчас.
— Даниэль, уважаемый, — меж тем после паузы произнёс толстяк, — да и вы будьте как дома, располагайтесь, где удобно.
— Благодарю. — Он сел в небольшое старое деревянное кресло прямо напротив хозяина, справедливо полагая, что разговор будем главным образом с ним. Впрочем, основная причина выбора была не в том. Маленький диванчик напротив кресла, четвёртый из столь разных диванов этой широкой комнаты, казался гораздо удобнее. Но на нем он сидел бы к Алессандро спиной. А так он отчётливо видел его, даже не особенно скашивая глаза.
— Не желаете ли чего? — вместо начала допроса поинтересовался хозяин, с внимательной угодливостью и искренним дружеским расположением оглядывая его. — Выпить, прикурить, поужинать?.. А то мы как раз хотели начать?.. Ну, стоит только кликнуть остальных, и... — Он выжидательно замолчал.
Сверху послышались негромкие шаги, и в комнату спустился одинокий Линус, успевший оставить наверху свой тёплый меховой плащ. Посмотрел на Даниэля, на толстяка, кивнул.
Даниэль повернулся в хозяину.
— Может, лучше быстрее разобраться с формальностями, господин...
— Перон. Хальдо Пьетро Перон. Из Сальванны, к вашим услугам.
— Так, может, лучше покончить с формальностями, господин Перон, чтобы ни я не чувствовал себя чем-то обязанным, ни вы не ощущали довлеющий над вами долг профессионала, и мы оба могли получить полное удовольствие от беседы.
Перон смотрел на него, не мигая, несколько секунд. Кажется, он слегка расстроился или был несколько разочарован.
— Извольте, — сказал он голосом слегка тянучим, что- то там самому себе выражая и слегка закатив глаза к недавно побелённому потолку, — если вам так угодно. Э-э-э, вы откуда?
— Из столицы. Крайне странным путём, правда, который привёл меня сюда сквозь дикие глубины юго-восточных окраин Хельтавара сюда.
— Как интересно, — сделав удивлённое лицо, покачав всеми щеками и подбородками, отреагировал толстяк, — наверное, вы страстно желаете тотчас сообщить некоторое количество необходимых и захватывающих дух подробностей, господин Даниэль?
Юноша, не обращая внимания на тон, которым это было произнесено, и не колеблясь, пересказал историю, отрепетированную в доме старосты Двууса; если лицо Алессандро оставалось неизменно пустым и непроницаемым, будто он вообще не слышал ни слова и просто с открытыми глазами спал, и если Линус слушал осторожно, почти не показывая ни одобрения, ни сомнений, то подвижный лик хозяина после каждой фразы выражал то нескрываемый ужас, то театральное сочувствие, то сострадание; кроме того, он отпускал мастерски краткие реплики, вроде бы вопросительные, но не содержащие в себе вопроса; в конце рассказа Даниэль почувствовал, что покраснел. Ему непривычно было столь откровенное, хотя и столь изящное издевательство. Линус, как он заметил, уже с середины рассказа старался не смотреть на Ферэлли. Возможно, чтобы не выдать блестящий в глазах смех.
