Роман присвистнул. Все было точь-в-точь как в гостиной Гамаюнова в Беловодье. Только там — призрачное, колдовское. А здесь настоящее. Вернее — почти.
— Музей еще не работает, — сообщила женщина лет тридцати с небольшим, появляясь из соседней комнатки.
Берегиня музея была невысокого роста, в темном костюме и бежевой блузке. Гладкие волосы, чуть тронутые сединой, отсвечивали маслянистой желтизной. Губы ярко накрашены. Только губы. Типичный музейный работник.
— Я ищу Эда Меснера, мы с ним договорились о встрече, — отвечал Роман.
— Так это вы ему звонили ночью?
— Я. Вместе с Базом Зотовым.
— А где Баз? — живо спросила женщина.
— В машине нас ждет. Вы его знаете? Женщина запнулась, сообразив, что разговаривает с незнакомым человеком.
— А вы-то кто, можно узнать?
— Я — Роман Вернон, колдун из Темногорска. А это Григорий Иванович.
— Лучший в мире хулиган, — отрекомендовался тот. — Здесь не требуется похулиганить?
— У нас не хулиганят, — заявила женщина, не поняв шутки. — Я сотрудник музея Галина Сергеевна, — представилась она. — Эд сейчас подойдет. Он просил немного подождать.
— Подождать! — взорвался дядя Гриша. — Мы гнали всю ночь, а нас просят подождать. Что за хулиганство!
— Буквально полчаса. Он сказал, что ему надо подготовиться. А вы можете пока осмотреть музей.
Колдун промолчал. Выходит, Меснер здорово обеспокоен возвращением Сазонова.
Роман окинул женщину взглядом. Возраста она примерно такого, как и другие участники проекта. В музее работает кто-то из людей Гамаюнова. Стен упоминал, что среди спасшихся во время бойни в Германии была девушка по имени Галя. Да, скорее всего, она из учеников Гамаюнова. То, что она здесь, свидетельствовало лишь об одном: Иван Кириллович полагал, что о Марье Гавриловне и ее усадьбе никому больше из опасных людей не известно. Возможно, он ошибался, как и в других случаях.
— Ну что ж, давайте посетим покои Марьи Гавриловны, — предложил Роман.
— Мы что, за этим сюда ехали? — пробурчал дядя Гриша, демонстративно вытащил из-за пазухи бутылку и хлебнул. — У вас, голубушка, глазированного сырка на закуску не найдется? Нет? Жаль.
— Здесь нельзя пить! — возмутилась Галина Сергеевна.
— Мне можно. Я хулиганом работаю. Какой же хулиган в музее без бутылки? Райкина не смотрели? Неужто? Здесь, правда, у вас греческого зала нет. Может, римский найдется? Я без выпивки в вашем музее никак не могу. Сердце просит. Mihi sic est usus, tibi ut opus fasto est, face[1]. — Вид у него был мрачный. Он постоянно оглядывался, будто ожидал нападения.
Галина Сергеевна обиженно поджала губы.
— Выйдите тогда! — приказала.
— Куда выйти?
— В прихожую.
— Да пожалуйста. Кто бы был против. — Дядя Гриша демонстративно затопал назад. — Там у нас, в сумке, закусь должна иметься.
Роман прежде всего оглядел гостиную. Приметил три рамочки на стене, прикрытые синими шторками, подошел, бесцеремонно тронул ткань. Под занавесками были акварели. На двух — портреты мальчиков в матросских костюмчиках. Оба необыкновенно схожи. У одного рыжий вихор на макушке, у другого — темный. Роман прочел подписи. «Кирилл Гамаюнов» — под одним и «Севастьян Гамаюнов» — под другим.
Неужели этот смахивающий на амурчика малыш — дед Севастьян? Роман пытался отыскать сходство если не с дедом, то хотя бы с собой или, вернее, с теми детскими фотографиями, что хранились в семейном альбоме. Пожалуй, малыш Сева имел что-то общее с Ромой Воробьевым в детстве. Как удивительны пути рока. Повернись судьба всей страны иначе, и маленький Роман рос бы в этой усадьбе, а не в поселке Пустосвятово. Он бы учил французский и латынь, читал книги взахлеб из семейной библиотеки, его бы не дразнили в детстве и… у него бы не было волшебной реки. Или все-таки была бы? Кто знает, может, мы всегда выбираемся на тот берег, который нам предназначен? Вот только у немногих сил хватает доплыть.
Колдун окинул взглядом портрет Кирилла. Почему-то Роман считал, что в лице маленького Киры должно проступать что-то неприятное. Но ничего отталкивающего не обнаружил — очень милое личико.
Третья акварель — портрет девочки. Хорошенькая. Немного похожа на мать Романа. Вернее, на ее фото в детстве. До войны сделанное. До Второй мировой.
— Это старшая дочь Марьи Гавриловны. Умерла в возрасте семи лет. Порок сердца. В тот же год первый муж Марьи Гавриловны растратил огромную сумму и утопился. Ужасный был человек, — прокомментировала Галя.
Роман толкнул дверь в соседнюю комнату. В Беловодье в этой комнате томилась Надя. Здесь же был уютный кабинетик, на окнах — болотного оттенка шторы с густой бахромой и кистями. В комнате стоял полумрак, и ярко освещена была лишь картина в небольшой апсиде. Юная девушка собиралась купаться и трогала ножкой воду, проверяя, не холодная ли. Фон темный, но краски свежи, будто вчера полотно писано. Девушка была миленькая и почти как живая. Одна белая грудь с розовым соском обнажена. Картина не шедевр, конечно, но и не кич. Хорошая академическая школа рисунка и живописи. Ни глаз в пол-лица, ни фальшивых жестов. Роман подумал, что на это картину можно глядеть и два, и три часа. В одиночестве. Да, бездельно сидеть в мягком кресле и смотреть. Была у «Купальщицы» милая сентиментальность, в которой не принято признаваться на людях, но к которой многие и многие склонны. Ожерелье слегка подрагивало и ощутимо покалывало шею.
— Это Марья Гавриловна? — спросил колдун.
— Она. Хороша, правда? Она удивительной красавицей была, — зачем-то пояснила Галя, хотя и так было видно, что на полотне женщина красоты необыкновенной.
— Удивительно, что все это уцелело!
— К сожалению, далеко не все. Великолепная коллекция импрессионистов, которую Марья Гавриловна привезла из Франции, пропала в, революцию. Она покупала их по тридцать-сорок франков, так они были дешевы. Но несколько картин удалось найти и вернуть. Мы их пока не выставляем. Две картины Клода Моне и две — Альфреда Сислея. Пейзажи. И все — с водой.
— Давайте найдем остальные, — предложил вдруг Роман, чувствуя, что у него комок подступает к горлу.
Пейзажи с водой…
— Вы шутите?
— У меня есть тарелка кузнецовского фарфора, нальем сейчас воду, вы руку на поверхность положите и подумаете о пропавших картинах. И мы увидим их. — Роман демонстративно вынул из кармана серебряную флягу с пустосвятовской водой.
— Ну, я не знаю. Это как-то… — Галина Сергеевна замялась.
— А почему бы и нет? Вы не верите в колдовство? Не может быть! Взгляните. — Роман расстегнул ворот рубахи, демонстрируя ожерелье. — У вас точно такое же, не правда ли? Ну, что же медлите?
