Измученные защитники Акры снова спешили на ее укрепления. Маршал Храма Гильом де Аре вошел в монастырь святой Бернардины и быстро поднявшись на башню, подошел к Алинор.
— Венецианцы попробуют сегодня пробить блокаду гавани, — сказал он. — Тебе необходимо отбыть с ними на Кипр.
Оторвавшись от созерцания шествия сарацин, Алинор повернулась и молча посмотрела в его подернутые красноватыми ниточками усталости глаза.
— Нет, Гильом, — упрямо покачала головой она, — я не покину Акру. Я останусь здесь, с тобой.
— Ты должна уехать. Ради наших сыновей, — настаивал он и впервые позволил себе вслух упомянуть о своих детях.
— Наши дети уже совсем большие, — Алинор опустила голову, чтобы скрыть от него горечь, пронзившую ее сердце, — они выросли без меня. Они не знают меня. Хороша же я буду, теперь явившись к ним, столько лет спустя после их рождения! Да и зачем? Пусть они живут счастливо и ничего не ведают о наших страданиях. Я останусь здесь, Гильом, — повторила она твердо, со спокойной уверенностью в голосе. — Я знаю, Господь не оставит нас. Сегодня, в день Святого Воскресения Своего, Он не покинет Акру!
Она вскинула голову, и глаза ее взволнованно блеснули.
— Посмотри, сколько людей собралось в моем монастыре! Они и прежде приходили сюда, в горе своем и в радости. Теперь они пришли сюда искать спасения и заступничества Христова. Как же ты думаешь, что я могу оставить Акру и свой монастырь, бросив всех их, тех кто пришел ко мне за защитой, кто поверил мне, поверил в Христа? Нет, я не могу предать их! Мы вместе будем стоять до конца в этом городе, где прошла наша жизнь, и мы вместе умрем, если придется.
— Прости меня. — Резкая морщина рассекла пополам лоб Маршала. Морское бриз трепал его поседевшие волосы, серые, как пепел. Аквитан сокрушенно покачал головой. — Это из-за меня твоя жизнь сложилась так…
— Что ты! — воскликнула Алинор. — За что? За что ты просишь у меня прощения? Да, верно. Моя жизнь могла бы сложиться по-другому, и я весь век свой провела бы в праздном безделье за стенами мужнего замка, болтая с дамами о пустяках, и никогда не увидела ни гор, ни пустыни, ни синего моря. Я не узнала бы ни настоящего чувства, ни опасности, ни страсти, ни веры, ни истинного горя. Я не увидела бы великих людей, которых имела честь знать. За все я благодарна тебе, мой Аквитан. И Сирии. И Акре. Я ни о чем не жалею. Я не смогу жить без всего этого там, за морем. И потому я остаюсь здесь.
Стук мусульманских барабанов раздавался все ближе. Алинор с нежностью коснулась руки Гильома:
— Иди. Иди к своим солдатам, мой Маршал. Я верю, что мы победим. Ведь если даже мы умрем, мы победим, ибо они не сломают нас!
И снова скрестились на улицах Акры копья и мечи сражающихся. И от дыма пожарищ померкло солнце. Вскоре над городом разразилась страшнейшая гроза, какой не ведала до того Птолемаида, да и весь юг. Дождя не было. Но все небо над сражающимся городом грохотало и изливало на наступающие полчища сполохи кровавых молний и пламенных зарниц. Казалось, сам Господь желал вступить в битву на стороне отчаявшихся до полного бесстрашия сыновей и дочерей своих.
Несколько раз город переходил из рук в руки. На одного погибшего христианина приходилось до десятка мусульман. Но потери детей Христовых были невосполнимы. Многие рыцари получили тяжелые ранения, но окровавленные шли в бой за каждую пядь земли в городе. Великий Магистр иоаннитов, смертельно раненный, тронулся на коне навстречу полчищам сарацин. В суматохе боя многие подумали, что он уезжает, чтобы спастись, и потому хоругвеносец поехал за ним, а следом направилась и вся свита. Женщины и дети падали на колени перед воином, умоляя его не покидать их:
— Сир, Бога ради не уезжайте, город погибнет! — стенали они, хватаясь руками за попону коня и его упряжь.
— Я не уезжаю, господа, — громко ответил им рыцарь святого Иоанна, — я еду умереть за вас, ибо я уже почти мертв, — он отнял руку от своей груди, и тогда все увидели вонзившуюся в его тело стрелу.
Сказав это, Великий Магистр вытащил стрелу, бросил ее на землю и, обливаясь кровью, выхватил меч и направил коня в самую гущу сарацин. Вся свита последовала за ним. Когда бой приутих, люди вытащили тело погибшего Магистра из-под груды сарацин, поверженных им, и уложив на большой широкий щит принесли в храм тамплиеров для отпевания.
Все силы сарацин султан направил на ворота святого Антония на восточной стороне. Им противостояло не более тысячи христианских воинов. Крестоносцы отстаивали каждый дом, и не было улицы, на которой не лилась бы потоками кровь. По трупам ходили, как по мосту. Когда наступила ночь, сражение не утихало. Пожар пожирал город, квартал за кварталом, и никто уже не тушил его. Люди бежали, не зная куда. Спрятавшиеся в монастыре святой Бернардины христиане задыхались от жара подступающего пламени и молились непрестанно, сгрудившись у алтаря. Женщины терзали себе лица, чтобы избежать надругательства победителей. Монахини во главе с аббатиссой, как могли, старались облегчить их страдания и укрепить в мужестве, но усилия их становились все более бесплодными.
Патриарх непрестанно возносил мольбы к небесам. По приказу Гильома де Арса, двое рыцарей насильно подхватили его под руки и потащили в гавань, чтобы погрузить на корабль. Но патриарх хотел умереть со своим народом и, несмотря на возраст, бросился с корабля в море, чтобы вплавь вернуться в Птолемаиду. Глубокой ночью в зареве пожарищ обороняющиеся рыцари — тамплиеры и иоанниты — вплотную подступили к монастырю святой Бернардины. К аббатиссе Алинор прибежал сержант от Маршала с приказом перевести всех людей по подземному ходу в башню ордена, которая стояла посреди моря, как замок, и у подножия ее бились крутые волны. Венецианцы прорвали-таки блокаду мусульман и, пожертвовав несколькими кораблями, которые затонули, вырвались из гавани, увозя большинство мирных жителей к Кипру. Когда корабли подняли паруса, рыцари тамплиеры и иоанниты издали громкий прощальный крик. Рыдания донеслись им в ответ с корабельных палуб, женщины стенали и рвали на себе волосы. Но все же их ждало спасение. Суда тронулись Кипру.
А в башне тамплиеров еще оставалось десять тысяч жителей Акры, которым не хватило места на кораблях. Султан Бибарс велел передать Маршалу Храма, что те из жителей, кто пожелает сдаться и известит его об этом, будут безопасно переправлены, куда захотят. Сделав такой шаг, султан направил к тамплиерам своего эмира с четырьмя тысячами всадников передать его условия. Увидев христианских женщин, сарацины бросились на них, чтобы обесчестить, но по приказу Маршала рыцари Храма перебили их всех, никого не оставив в живых, в том числе и эмира — последний рыцарский жест Аквитана в защиту прекрасных дам Птолемаиды. После такого уже нельзя было рассчитывать на снисхождение.
