Тогда, в ночном разговоре за чашкой чая, любуясь красивым лунным диском, Кошар назвал мне свое настоящее имя. Я принял его, сохранил, но не называл вслух ни разу. И вреда мне от овинника (почитал я позже про сложный, пакостный характер этих нечистиков) не было, слово данное Кошар крепко держал.
За дверью наши с Кошаром пути разошлись: пока я переобувался, он подхватил передними лапами поставленный на пол пакет с продуктами и без видимых усилий понес его в сторону кухни (и когда успел сориентироваться?), я же прямой наводкой направился в душ. А когда вышел из него с полотенцем в руке, обнаружил, что моя не особенно большая кухонка превратилась в поле боя.
Серый клубок шерсти оплетал кого-то босоногого, с длинными седыми патлами и бородой.
Я, не задумываясь, метнул в это безобразие полотенцем, которое вообще-то нес, чтобы пихнуть в стиралку, она у меня на кухне стоит, больше никуда не вписывалась. Это рубашки с брюками я таскаю в химчистку, а такую бытовую ерунду стираю (через лень и не хочу) дома.
— Это что еще за буча?! — прикрикнул на дерущихся.
Удивительно, но мокрый снаряд попал точно в цель, дебоширы раскатились по разным углам. Одного из них я знал — вот уже с полчаса, а второй… Это был махонький, сухонький… гном? Карлик? Гоблин?! (Это я произведение Клиффорда Саймака вспомнил не вовремя, на мистера О" Тула незнакомый драчун похож не был). Этот мелкий некто был мне меньше, чем по колено, его Кошар, встав на задние лапы, становился выше. Седой, патлатый и бородатый, как я уже заметил, "гость" был морщинист, большерот и синеглаз. Если вспомянуть Ленкино про меня: "Глазищи с ресничищами", — то у этого не знамо кого они были размером с два блюдца (гномьих блюдца). Одет он был в серые штанишки с подтяжками и белую рубаху, а вот обувь отсутствовала.
— Я в праве! — упер руки в боки "гном".
— Я в праве! — царапнул когтями по плитке Кошар.
— Вы оба в праве хранить молчание! — рявкнул я. — И отвечать строго по делу. Вот ты — кто?
Не будь я уставший и злой, к седовласому пусть даже гному обратился бы на "вы", это правильно, это вежливость, но у меня до сих пор глаз подергивался от обучения Овцы, да и вся свистопляска с огнем и молниями даром не прошла. Еще русалки те чугунные…
— Я Мал, — насупил брови "гном".
— Полуостров? — устало спросил я, подбирая с пола полотенце, так как сказанное вообще мне ничего не прояснило.
— Мал Тихомирыч я! — обиженно вскинулся бородач.
— Домовик, — подсказал Кошар, все еще собранный и готовый сражаться. — Мал, невелик.
— Парадник, не домовик, — сказал Мал Тихомирыч, делая ударение на второй "а". — Пятеро нас на дом, по числу парадных.
— Значит, все-таки парадные, не подъезды, — развеселился я, вспомнив недавние мысли на этот счет. — Даже в нашем панельном монстре семидесятого года выпуска.
— Подъездные — в граде Московом обретаются, — с достоинством сообщил старичок, вскинув вверх указательный палец. — В Петербурге — парадники. Понимание надобно иметь!
Тут я не выдержал, расхохотался: мне вспомнилось, как Жан рассказывал Алие, что его отчество (очень уж нравящееся звучанием нашей казашке) было бы таким даже при другом папе, поскольку ухаживали за его мамой одновременно два друга-тезки, один звался Флориан Сковрон, второй Флориан Парадник. Не такое уж и редкое имя, если учесть, что знакомство претендентов в отцы с матерью Жана происходило в Ницце. "Сковроном мог бы я не быть, но Флорианычем — обязан", — шутил наш пит-босс на радость Ах-Ах.
Бородач закашлялся, приняв мой смех на свой счет. И я вспомнил со всей очевидностью, откуда мне его голос знаком: то бормотание меж сном и явью, про Пантюхина с пятого и волосатика, мне не причудилось. И радостные охи я припомнил.
— Не примите на свой счет, уважаемый Мал Тихомирыч, — примирительным тоном произнес я. — Неделя выдалась очень уж нервная. Итак, кто вы — мы прояснили. Я вот — Андрей, этот мохнатый — Кошар. Он очень просился ко мне в жильцы и обещал вести себя безукоризненно, что, несомненно, подтвердит. Немедленно!
Последнее я добавил, глядя в упор в кошачьи глаза, меняющие цвет с желтого на оранжевый с алыми всполохами.
— Не причиню вреда этому дому, токмо ежели выбора между ущербом для дома и ущербом для Андрея не возникнет, — оставил себе лазейку Кошар, впрочем, в мою пользу, так что поправлять его я не стал.
— Давайте жить дружно? — улыбнулся я в духе мультипликационного персонажа. — Кошар, я чай принес из магазина. И пряники с печеньем, и хлеб с колбасой. Как насчет мирного чаепития и не менее мирной беседы?
Я донес все же летучий снаряд — полотенце — до стиральной машинки, затем набрал воды в чайник, разжег конфорку (за этим делом внимательно проследил Кошар).
— Домовые и овинники — не то, чтоб совсем недруги, — пожевал губами Мал Тихомирыч, но на выдвинутый из-под небольшого столика табурет взобрался молниеносно. — Но и не други.
Табуретов у меня было два, второй я вообще купил потому, что сдачи в мебельном по утру не было. Есть и пить в комнате, где стоял стол, мне не нравилось — далеко ходить с посудой было лень, так что скрипучие стулья вместе с шатким столом давненько отправились на помойку, а в кухню была приобретена замена. Словом, после того, как я парадник расселись, места для Кошара не осталось, что бородача явно порадовало.
Шерстистый решил вопрос с размещением, заняв подоконник. И к чаепитию присоединился, причем перед этим лапы кошачьи потемнели, подушечки удлинились, превратившись в подобие пальцев. Смотрелось жутковато, но чашечку придерживать не мешало, как и овсяное печенье к пасти подносить.
— Нет больше овинов, — повторил я за Кошаром (сам-то я слово "овин" только тем утром и узнал). — И он неприкаянный мыкался. Прогнать — погибнет.
— Не погибнет, — покачал головой парадник. — Но участь его незавидная…
— А к моему проживанию на… кхм… подведомственной территории вы как относитесь? — вставил я, не дожидаясь описания незавидной доли беспризорного духа в современном мире.
— Одобрительно, — вздохнул, явно разгадав мой маневр, бородач. — Слышал-таки.
— Слышал, — не стал я отпираться. — И потому надеюсь на благоприятное для всех нас решение возникшего конфликта. От слова я не откажусь, Кошара на улицу не выгоню. С вами воевать тоже не хочу. Я за мир и толерантность!
Парадник захлопал глазами-блюдцами.
— За терпимость я, — пояснил. — И дружелюбие.
Посиделки на троих растянулись примерно на час. Мы пили чай, выказывали друг другу расположение напополам с опасением, играли словами. Иначе говоря, вели торг. Предмет торга лупил распушистым хвостом по подоконнику да подливал всем нам чай из заварочного чайничка, и кипяточек.
Мы сговорились на том, что Кошар не покидает стены моей законной жилплощади (действительно моей, к слову: право собственности на меня ма оформила до того, как укатить к Эйфелевой башне), без крайней на то необходимости. Со мной вместе ему позволят выходить в парадную и заходить обратно, но без меня в недра нашей девятиэтажки ему лучше не соваться: навалятся впятером хозяева дома, пойдут клочки по закоулочкам. Я же подвязался на тушение возможных возгораний во всем доме, не только в пределах своей парадной. Для вида на этом пункте хмурил брови: мне в этом доме жить, я бы и без причины особой согласился в случае чего помочь. Как освою встроенную в себя паранормальщину, в которую и впрямь поверил, принял, как факт, где-то между встречей с еле дышащим манулом и знакомством с седовласым малоросликом…
Так добрым словом, чаем и печенюшками был улажен конфликт между двумя недружественными персонажами народных поверий. Кошар и Мал Тихомирыч позднее даже установят неплохие отношения, после того, как заревой батюшка шуганет пару домушников, да так, что тех в дурно пахнущем исподнем (прочее они поскидывают, так как оно затлеет на телах) надолго запрут в Скворцова-Степанова.
