- Понятия не имею. – Букарев бросил опустошенный стакан в урну. – Хочешь пиццы? Я куплю, она здесь вкусная, как в «Сырке».
«Сырками» именовалась сеть дешевых забегаловок, выросшая в областном городе в начале девяностых и за пару лет охватившая щупальцами почти всю область. Тогда, в девяносто втором, когда с продуктами было скудно, кто-то (точнее, даже не в девяносто втором, а пораньше на пару лет) сообразил рецепт самой бюджетной пиццы, какую можно было себе представить: основа из твердого теста из одной только муки и воды, самые дешевые сыр и томатная паста, немного ужасной совковой несъедобной псевдоколбасы и ядерное количество красного и черного молотого перца. Конкретно эти ингридиенты в Керыле купить можно было даже в самые голодные времена. Рецепт ушел в народ, стал невероятно популярен, а потом уже, когда на полках стало появляться еще хоть что-то, некий предприимчивый товарищ и замутил всю эту сеть закусочных. Ассортимент, само собой, быстро расширился, но все блюда включали в себя сыр, потому закусочные и назывались «Сырками». Этакий Макдональдс местного разлива, потому как конкретно здесь популярность имел не меньшую.
А потом, к концу девяностых, сыпать в любую пиццу адское количество острых приправ стало чуть ли не местной традицией, и пицца, купленная в любом другом месте, зачастую от «Сырковской» не сильно-то и отличалась.
- Не хочу. – Камелина мотнула головой.
Ну да. Она ж певица, ей нужно хорошо выглядеть. Скорее всего фигуру бережет и таких тяжелых для пуза кормов, как пицца, просто не употребляет.
Букарев удалился за пиццей, попутно размышляя, к чему же была эта история про мать Камелиной и какого беса ему нужно это непременно знать, во сколько лет она первый раз вышла замуж и прочие малозначимые для его и без того завернутой в себя жизни подробности.
- Ты готов слушать меня дальше? – осведомилась Камелина, засовывая пилку для ногтей назад в сумку.
- Готов. Правда, не очень представляю, зачем мне это нужно.
- Он был каким-то партийным работником, не очень себе представляю, чем конкретно занимался, я в этом не разбираюсь, ну, это неважно. И он был фанатиком коммунизма. Не просто того, что у нас тогда было, советской действительности, а именно коммунизма какого-то своего, который то ли он сам придумал, то ли его этим заразили. У него в идеологии вообще не было места прекрасному. Не было места чувствам. Отнощения нужны были лишь для того, чтобы наделать новых рабочих рук для великих строек. Мне вот непонятно, зачем он вообще на ней женился, потому что она была совсем не по его стандартам. Ей хотелось быть женщиной в самом полном смысле слова, как его обычно представляют. Любить все красивое и возвышенное, следить за собой, краситься, одеваться в красивые платья, не скрывать, если это не необходимо, своих эмоций – смеяться, плакать, еще что-нибудь… А он видел мир будущего как мир роботов. У него был какой-то совершенно обезличенный коммунизм. Как одеваться? Так, чтобы было максимально удобно работать. Не дай бог помаду купить или колготки новые – скандал был на неделю. Как вести себя? Работа, работа и только работа на благо страны! Что читать и смотреть? Речи Леонида Ильича и сборники к какому-то там съезду! Когда я обо всем этом узнала, у меня голова кругом пошла. Он сам так жил и пытался заставить так же жить ее. Итог ты сам знаешь. Не знаю, что он потом делал в перестройку, когда весь этот их коммунизм выкинули на свалку истории.
- Я в детстве думал, что «Свалка истории» - это познавательная телепередача для мусорщиков.
- Шутка хороша, но неуместна. Это все было именно так. При этом, что самое смешное, она даже не проявляла какого-то нетипичного для женщины поведения. Тогда все женщины были такими или изображали таких, потому что отклонения означали крест на личной жизни, работе и карьере. А этот человек – не знаю, как его зовут, знаю лишь, что лет через десять после того умер в психушке – пытался из нее выточить то, что хотел видеть. Насильно выточить, даже не переубеждением.
- Собственно, мне такое знакомо, не совсем такое, конечно, но знакомо, что это, когда из тебя вытачивают что-то, что тебе глубоко претит, - заключил Букарев. – Но я до сих пор не понимаю, зачем ты мне это рассказала и что я должен вынести из этой истории.
- Вот! – Камелина подняла вверх тонкий наманикюренный палец. – Именно к тому и рассказала, что тебе это знакомо. Но у тебя в корне другой пример. Моя мама прожила с этим чокнутым коммунякой полтора года и от него ушла. Правильнее даже сказать, сбежала, потому что по-хорошему он таких вещей не понимал.
- И…
- А тебя в станок засунул собственный отец. От которого, конечно, можно уйти, но полностью общения не прервешь. Не спрашивай, откуда я знаю, просто я это знаю.
- Ну и? – фыркнул Букарев, впиваясь зубами в остаток пиццы. – Жалеть меня пришла? Так мне не надо.
- Не совсем. Хотя и это тоже, - почти шепотом произнесла Камелина. – Вот теперь ты мне расскажи, что от тебя хочет твой отец и как ты с этим справляешься.
- Он считает, что я себя веду не по-мужски.
- Конкретнее?
- Ну вот смотри, ты же знаешь, чем я занимаюсь. Что я смотрю аниме. Что я рисую, причем не столько карикатуры в газету, сколько самодельную мангу, мог бы тебе сказать, как это называется по-японски, но ты не запомнишь это слово. Какую музыку я слушаю, ты знаешь – а именно тебе подобных, включая тебя саму. Что я драться не умею, что мне плевать на футбол, хоккей и все остальное, что я против призывной армии, ну, самое главное я тебе не говорил – в мире много пустой, никому не нужной агрессии. И образ «настоящего мужика» непременно ее включает. Нужно ее демонстрировать. А зачем мне ее демонстрировать? Я не хочу никого бить, если этот кто-то не бьет меня.
- Так почти никакой мужик не хочет никого бить на пустом месте.
- Ну я не только об этом. Грубо говоря, основная претензия отца – то, что я не брутален. Ну не похож на мужика, в его понимании. Мужику неприлично слушать такую музыку и интересоваться такими вещами. Он может, конечно, быть художником, но рисовать что-нибудь более приличное, а не большеглазых девочек. Ну хотя бы здоровенных, сисястых, натуралистичных голых баб, как Кустодиев, что ли.
- Странно твой отец думает, но ладно.
- Еще, что самое главное – то, что я этим всем мало того что занимаюсь, так еще и не стыжусь этого. Ну, мужик может слушать какую-нибудь сопливую попсу про несчастную любовь, но – ночью под одеялом в наушниках, пока жена в роддоме четвертого рожает. А мне что? Зачем мне второе лицо отращивать?
- Я поняла, - сказала Камелина. – Теперь еще один вопрос: а как ты со всем этим справляешься?
- С чем?
- С давлением на тебя, с насмешками, может быть, от других, «правильных», мужиков, если они есть.
- А никак.
- В смысле?
- Игнорирую. На самом деле, какая мне разница, что они думают? Я – это я. И вести себя буду так, как заблагорассудится мне, а что там думает Вася Пупкин, как-то побоку. То, что мне может быть просто пофиг на каких-нибудь Вась, которым больше нечем заняться, как перевоспитывать посторонних чуваков под их собственные стандарты, ты не помышляла?
- Помышляла, конечно, - ответила Камелина, снова копаясь в сумке. – Это был риторический вопрос, но я ставила на другое в этом вопросе, на кумулятивный эффект. Вот ты год забивал на их мнение, два, три. Но потом-то достало.
- Да не. Ты слышишь, о чем я говорю? Меня это все не волнует в принципе. Если уж на то пошло, то я тоже очень много кого считаю безмозглыми идиотами и немужиками. Вот взять, например, того бывшего мужа твоей мамы, который спятил на коммунизме и пытался ее в скафандр переодеть. Различие знаешь где? Я не затачиваю под свои интересы никого. Не нравится аниме? Не смотри. Не нравится моя музыка? Я ничьи уши ею не насилую, у меня наушники есть. Если бы он один баловался в свои игрушки и засыпал с мемуарами Леонида Ильича под подушкой, это было бы его священным правом. У нас в стране каждый имеет право быть каким угодно чудиком, лишь бы закон не нарушал и налоги вовремя платил. А они пытаются меня заточить под свои чудачества. Само собой, у меня будет защитная стратегия. Я ее и выработал.
