кроме осознания (Кошаром, не мной) силы и родовитости?
— Жизни и рассудка тебе мало, владыка? — очень тихо и строго спросил Кошар. — Говорил я уже. Не растет семя на голом камне. На худой земле и колос слаб. Тебя, неподготовленного, выжгло бы, ежели б не кровь. Если б не наследие. Может, намертво спалила бы тебя сила, да развеялась. А могла и разум выжечь, взяв тело — себе. Нахрапом ли, исподволь ли...
— Я так понимаю, риск последнего, про исподволь — он все еще сохраняется? — внял я серьезности момента.
— Раз все сам осознаешь, чего лишние вопросы задаешь? — переглянувшись с насупленным овинником, тряхнул седой шевелюрой Мал Тихомирыч. — Не буди лихо, пока оно тихо!
Оставив тех двоих шушукаться, я утопал в комнату. Завалился на диван. Сон не шел: я вообще плохо спал после того, как пробудил память пепла. Стоило мне закрыть глаза, как проявлялись видения пепелищ, заново вспыхивающих. Пламени, что возникало из горстки пепла и проносилось огненным шквалом по знакомым мне улицам. Проносилось, не считаясь с жертвами.
Однажды мне привиделась мать, объятая пламенем. В другой раз огонь пожирал Ташу Бартош.
Кто такая «она»? Ма — во Франции, хотя бы ее этот бред не касается. Разве что в видениях. Бартош? Лишенная силы и жаждущая эту силу вернуть?
Каюсь, тень моего сомнения на Арктику пала. Очень своевременно она тогда приехала ко мне. В ночь, когда она рассказывала о болезни сестры и своей утраченной, выжженной силе, а я — запускал зеленые всполохи небесных огней — в эту самую ночь убивали Дарью Ивановну Берегову.
Я расправился с сомнением, когда мой огонь «признал» в Бартош если не «свою», то точно не чуждую. Он ее не обжег. По правде сказать, выпускать живой огонь, обнимая девушку, было боязно. Не хотелось обнаружить головешку на месте девушки... Обошлось: Таше от живого огня достались волна бодрости и... едва ощутимый отклик утраченного дара.
Темень из подземелья не обманула, сообщая Арктике: «Держись ближе к огню. Утраченное обратимо».
Кто такая «она»? С теми знаниями, что есть у меня сейчас (то есть, без знаний вовсе) — это может быть кто угодно. Хоть Нина, начальница моя. Это менеджер, которая возражала против моего повышения в категории. Она со мной не пересекалась по сменам, за работой не видела (максимум — в записи с камер), но против высказалась. Чем не повод обвинить женщину?
Или это может быть соседка-скрипачка, Катенька. Тоже — просто потому что женского пола. Такое же безосновательное предположение, как и с Ниной. Такими темпами я мог начинать перечислять всех знакомых женского пола. Вместо овечек для ускорения засыпания.
Я подскочил с дивана, как будто меня током ударило. Липин собирался меня убивать. Был буквально в процессе подготовки, когда высказывал то немногое, что мною позже было передано компетентным органам. Жить мне оставалось — чуточку. После — финиш, все услышанное я бы унес в могилу.
Собственно, в том состоит оправдание книжно-киношному ходу: тому, где злодей выбалтывает свои грандиозные планы по захвату мира и другим безобразиям. Герой должен унести все эти откровения в могилу, злодей же напоследок потешит свое самомнение. Мертвые не встают на пути исполнения злодейских планов. Джо бы поспорил, но я не про разумную нежить речь веду, а о самом банальном покойнике.
Липин много-много наболтал по пути ни о чем, а в момент, когда дошло до главного, не сказал мне ровным счетом ничего существенного. «Она не должна узнать, что ты втянут», — как и другие сочувственные фразы — немного эмоций и пожелание смириться с неизбежным. Все.
Зато в другой ситуации, с выжившим свидетелем — случился разговор о мотивах. Да, не особенно полный, краткий, но он (разговор) не просто состоялся, он был услышан и донесен до тех же компетентных органов.
Как так? Та парочка не могла поговорить до или после «прогулки» по теплоходу? Они вроде не в игрушки играют. Взрывчатка, пожары, разгром на кладбище. Трупы всамделишные — правда-правда, я один из них сам видел. И эти «не игруны» выбирают для разговора о мотивах подрыва теплохода тот самый теплоход? А после всего лишь оглушают, не «зачищают» свидетеля?
Допустим, кто-то из той парочки сильно жалостливый. Всякое случается. Вон, Игорь Липин был заботливым сыном. И участие в его голосе звучало вполне натуральное. Но участие не помешало Липину затащить меня в гараж для смертоубийства. Оба говоривших — там, на теплоходе — попались из добряков, не желающих напрямую марать руки кровью? Понадеялись на то, что взрыв да вода за них "приберут"?
Что-то сильно сомневаюсь. Особенно в свете акцентов, заданных Палеолог. Чтобы она, да столько слов никчемному обывателю посвятила? Беспричинно?
Дернулся к мобильному, чтобы немедленно позвонить Крылову, поделиться с оперативником своими мыслями. Посмотрел на время — половина первого ночи. Решил, что не настолько срочно мое подозрение. До утра потерпит.
Сон по-прежнему не шел. И потому я озадачился другим вопросом: интересом Феди Ивановны к записям отца. Дважды высказанным интересом. Меня и в первый-то раз вопрос о записях насторожил.
Чуть погодя события закрутились, я переключился на другие мысли (например, как выжить). Потом мне качественно выносили мозг. И я не то, чтобы забыл о словах Палеолог про записи, скорее, отложил их в долгий ящик. У ящика даже имелась дата для извлечения — первое августа, день, когда мне должна позвонить ма.
Тогда и собирался уточнить у родительницы, почему она «вычистила» отцовский кабинет. Одно дело, если родительница на эмоциях это сделала. Она натура тонкая, не удивлюсь, если так оно и было. Другое дело — если при вывозе бумаг отца мать руководствовалась соображениями... Любыми соображениями за пределами чистых эмоций.
Эти соображения я намеревался прояснить. Их — и контакты отца. Профессора, выделяемые из общей массы студенты. Знакомые по переписке: знаю, что па вел обширную переписку. Но понятия не имею, с кем и по каким вопросам. Не уверен, что ма знает больше, но спросить стоит.
Долгий ящик затрещал, когда меня приволокли в гараж — когда вопрос стал личным. Не просто: «Хм, кому и зачем нужны эти убийства?» С момента, как в жертвы определили меня, задача стала звучать так: «Как мне до них добраться?»
Так... В щепки тот ящик, в труху. Снова потянулся к телефону. Эти-то не спят по ночам. Ночь — их время.
— Джо, хорошей тебе ночи! — говорить пришлось громко, на фоне у вурдалака пели, играли и громыхали. — Можешь дать мне номер Лены? Или
