Слова полились сами собой, вперемешку со слезами и сигаретным дымом, с длинными паузами, когда я сипела, пытаясь восстановить срывающийся голос — уж не знаю, что Ани поняла из моих излияний, потому что конкретики там было мало, все больше эмоций и бессвязности со всхлипами. Я не смотрела на нее — так было легче, да и боялась увидеть там приговор, как в глазах врача перед умирающим, или осуждение. Так смертельно стыдно мне было только один раз — когда я отсутствовала дома три дня, и Ангелина нашла меня пьяной в каморке, где репетировали ребята из музыкальной группы, с которыми я тусовалась. Стыдно даже не из-за того, что я повела себя подло по отношению к ней, а из-за того, чем я делилась. Скажи она что-то осуждающее — и мы бы поссорились, потому что я, наверное, впервые в жизни показывала ей то, что обычно прятала внутри, что не могла разделить ни с кем — кроме Мартина. То мягкое, незащищенное, слабое, самую сердцевину себя, самую потаенную суть, в которую и сама-то заглядывать боишься. Ударь туда один раз — и ничего уже не исправить в отношениях. Ничего не починить.
Но она молчала. И когда я говорила, и когда выговорилась, и мы лежали с ней в обнимку, дыша синхронно, как близнецы, под одним одеялом — к концу меня стала колотить дрожь, и я залезла туда и потянула ее за собой.
За окном мерцали фонарики, и я перевела взгляд на ее лицо, присмотрелась.
— Ты что, плачешь? — спросила я с удивлением. — Из-за меня, Ани? Прости, сестричка, прости меня, пожалуйста!
— Нет, — сказала она тихо, — не из-за тебя. Спасибо, что поделилась, Марин. Я, правда, почти ничего не поняла, — добавила она и всхлипнула, а я засмеялась и полезла целоваться. — Но главное я уловила.
— Ты ведь не выйдешь за него? — спросила я настороженно.
— Я подумаю, — шутливо ответила она, — я тебя наслушалась и почти влюбилась сама.
Я фыркнула.
— Что поделаешь, — сказала она через некоторое время. — Я понимаю Васю и ее беспокойство, Марин. Но она забыла, что она сама выбрала себе мужчину. И Поля тоже. Мы, наверное, все такие. А кто я, чтобы идти против нашей натуры? Только зубы обломаю. Так что это твой путь, тебе идти по нему и тебе ошибаться, если суждено. Но это не значит, что я не проверю его, Марин.
Я пожала плечами. Какая разница? Все равно я все уже решила.
— А ты? — спросила я тихо. — Ты выбрала себе мужчину, Ангелина?
Она только вздохнула и покачала головой.
— Мой путь с вами, Марин. Только с вами.
Что-то было в ее тоне такое, что у меня сжалось горло, и я заревела ей в плечо.
Мы так и заснули в обнимку — хотя не было еще и девяти часов. Проснулась я от настойчивого и громкого звона телефона. Ангелины рядом не было. Бобби радостно подлаивал веселенькой мелодии, так что у меня не было никаких шансов не проснуться. Зато я могла игнорировать звонок, надеясь, что у позднего абонента включится совесть или что ему просто надоест.
Мелодия затихла — я перевернулась на другой бок, укуталась поплотнее — и тут же снова зазвучала. Пришлось вставать и брести в гостиную, искать в темноте свою сумку — свет было включать лень, искать в сумке телефон.
— Кто это такой терпеливый, — бурчала я, вытряхивая содержимое сумки в кресло. Телефон радостно светил экраном.
— Ну, привет, — сказала я угрожающе, — угадай, что я делала?
— Неужели спала? — хрипло поинтересовался самый бессовестный человек на Туре.
— А что еще можно делать, — я посветила экраном на часы, — без минуты двенадцать, Люк?
— Посмотреть в окно, например, — сказал он со смешком.
— Ты мерзнешь у меня под окном? — я подошла к окну, глянула вниз — никого не было. — Тебя тут нет.
— В следующий раз буду, — пообещал он, — обязательно. Как погода?
— Люк, — спросила я угрожающе, — ты разбудил меня, чтобы о погоде поговорить?
— Снег не идет? — спросил он весело.
— Нет! — рявкнула я в трубку.
— Прекрасно, — сказал он, и я почувствовала, как он улыбается. — Все для тебя, Маришка.
Небо засветилось нежно-зеленым и дрогнуло, опадая вниз огромными призрачными цветами. Разноцветные, легкие, они медленно опускались вниз, касаясь крыш домов и вершин деревьев и стекая по ним цветными пятнами. Где-то громыхнуло раз, другой, третий, и под тонким полумесяцем полились вниз фонтаны фейерверков — а я стояла, открыв рот, и не знала, плакать мне или смеяться. Снова громыхнуло — и с небес пошел золотой дождь, превративший виднеющийся мне город в драгоценную поделку, изменивший наш парк до неузнаваемости — все словно покрылось сверкающей позолотой, а в струях дождя летел ввысь огромный алый сокол, все увеличиваясь — я распахнула окно, чтобы расширить обзор, высунулась наружу, не обращая внимания на мороз и ветер — сокол таял где-то высоко, размером с полнеба, прекрасный и величественный. Он таял, а в свете полумесяца, между безумствующими цветом и огнем фейерверками, под непрерывный грохот канонады, в окружении появляющихся и кружащихся над землей цветов шиповника одна за другой вспыхивали огромные буквы. М. А. Р…
Марина.
Марина.
Марина.
Уже отгремели последние залпы — в городе стали слышны сирены полицейских машин, в коридоре — взволнованные голоса охраны — и буквы медленно гасли, а я все стояла у окна и слушала в трубке его дыхание. А сама, кажется, не дышала.
— Спокойной ночи, Марина, — сказал он серьезно.
— Да, — ответила я глухо. — И тебе, Люк.
Волшебное небесное представление не оставило равнодушными и старших Рудлог. Младшие, увы, пропустили его — Алина, вымотанная физической нагрузкой и учебой, спала как убитая, Каролина рисовала, надев наушники, и отвлечь ее от этого дела не смогли бы все салюты в мире. Счастливая невеста Полина-Иоанна затащила самого терпеливого в мире бермана под душ и в очередной раз испытывала его выдержку. И ей точно было не до чьих-то чужих любовей.
А вот королева Василина от грохота канонады проснулась, как и Мариан, и первым делом побежала в детскую — проверять, не испугались ли сыновья и Мартинка. И за красочным ночным шоу наблюдала уже из детской. А много позже, когда снова заснули дети, и Мариан, прижимая ее к себе, успокаивающе бормотал ей на ухо, что со всем разберется, молодая королева все злилась и, зевая и отвлекаясь на поцелуи мужа, очень по-женски возмущалась и шипела. Виновник был определён сразу же — да и трудно было не догадаться, глядя на алого сокола Рудлогов, на цветы шиповника и на светящееся огромное имя, кому это было предназначено, и кто заказчик. Только у одного человека хватило бы наглости и бессовестности в очередной раз нарушить все нормы приличий. Опять предстояла волна слухов — вряд ли в Рудлоге найдется ли хотя бы один гражданин, который не сможет сложить знаки Красного рода и имя Марина и не понять, кто был адресатом громкого послания. Очередной скандал для их семьи. И совершенно неэтичная демонстрация по отношению к Ангелине.
