— Как это сделать? — откликнулся Некрас.
— Надо найти того, кто дает мне эти сны, — сказал Зорко. — Знаешь ли ты края, где живут умельцы, которые идут по следу снов, как ты по следу звуков?
— Есть молва, что они еще остались в Аррантиаде и Саккареме, — раздумчиво проговорил кудесник.
— В Галираде говорят, будто Гурцат скоро пойдет на Саккарем. Аррантиада — за морем, — начал размышлять вслух Зорко. — Я не могу оставить войну.
— Ты хотел бы, чтобы я отправился в Саккарем, покуда там нет Гурцата? — спросил Некрас, уже забывший, что Зорко и моложе его, и совсем не кудесник.
— Никто больше не сможет этого сделать, — ответил Зорко. — Но я не могу приказать тебе отправиться в Саккарем. И кто знает, нужно ли это?
— Я пойду в Саккарем, — ответил Некрас не задумываясь. — Ты задал мне задачу, сам, может быть, не зная того. Если я найду того, кто может следовать в прошлое за видениями, а он найдет меня, могущего идти по следам звуков, то мы узнаем, где лежит пропасть, поглощающая звуки и образы. Если опрокинуть в нее облако темноты, которое заставляет людей бросать родные места и идти войной на других, то одна пропасть поглотит другую и пропавшее время выплеснется обратно. А с ним мы увидим и услышим все, что было утрачено.
— Ты думаешь, это можно сделать? — усомнился Зорко.
— Вместе с утраченным временем к нам снова вернутся наши предки и жизнь станет такой же, как тогда, в былом: люди и боги жили рядом и боги приходили к людям наяву, — мечтал Некрас.
— Говорят, так и было до времени Черного Неба, — подтвердил Зорко. — Но говорят и другое, — добавил он. — Если ты и вправду собрался в Саккарем, то тебе надо пройти там, где сейчас мергейты.
— Я их за десять верст слышу, — беспечно отвечал заклинатель звуков. — Так же, как по цепи эха и эха от эха, я слышу, где лежит Саккарем. Я найду этот край, даже не зная дороги.
— Если вы так сильны, что ж вы не заставите мергейтов отступить? Почему бирюками живете? — задумался Зорко.
— Наш путь к началу лежит, — покачал головой кудесник. — Разбудим великую силу, чтобы, как нам мнится, себе пособить, и обрушим в пропасти последнее, что еще от прошедшего осталось. То, что у богов и предков было, — истина, и к ней мы возвратиться должны. А мы от нее уходим все дальше и дальше, — сказал он с сожалением. — Неужто ты, столько о былых временах знающий, с тем не согласишься?
— Тебе видней, — пожал плечами Зорко. — Давай только не будем рассуждать более. Достанет и того, что сейчас решили. Не то, опасаюсь, надорвемся: и без того слишком многое определили себе предрешать. В моем обереге мощь немалая, а править ей я покуда не научился. Мне бы себя удержать…
— Вот это правильно, — согласился Некрас. — Коли тебе этот оберег достался, то неспроста. Тебе за него и ответить, когда спросится. Я боялся, как бы тот исток, откуда прошлое в наш мир пролилось, в худые руки не попал. За тем кудесники меня сюда и послали. Теперь вижу, что зря боялся. Не серчай, что допускал думы всякие про тебя. Не всякий звук, что красивым кажется, из доброго истока. Потому и приходится по следам звуков ходить.
— Да и ты не держи обиды, что речи не так вежественно вел, как с кудесником беседовать надлежит, — в свою очередь усовестился Зорко. — Сам посуди: мне с этим оберегом в разные места попадать случалось. Не всякий раз добрый взгляд на него смотрел. А тут первый встречный посреди леса — и сразу о нем. Сквозь оберег много красоты видно. Знать бы только, где она на меду замешена, а где — на полыни.
— Ты, знать, за красотой стремишься, — понял все кудесник. — Тогда и впрямь не след тебе с оберегом на битву идти. С мечом — куда справедливее будет. Тогда и вправду путь один: отыскать того, кто в Гурцатовы сны вхож, да через него и до Гурцата доберемся. Не хочу я, чтобы черные облака по нашим полянам прошлись. Что ж, я и без того у тебя время занял. Мне теперь на восход поворачивать да к полудню забирать надобно.
— Не больно много и занял, — легко отвечал Зорко, зная цену времени на пути, потому что путей им было пройдено немало. — Пожалуй, я с тобой вместе крюка дам, верст десять. Хочу на одну поляну заглянуть.
Зорко никогда не сомневался, что оберег показывает ему все так, как оно есть на самом деле. Но сегодня он не верил. Не оберегу волшебному не верил, а себе. Не верил, что может оборотнем перекинуться, что за десять верст одной мыслью может человека сразить, что может быть не самим собой, а кем-то, кто живет неизвестно где и незнамо когда!
По дороге Зорко рассказывал Некрасу, что ему известно об иных краях, особенно о тех землях, через кои должен был пролегать путь кудесника. Вернее всего, чтобы не идти сквозь степь, было пробраться до Саккарема горными странами вельхов-гвинидов, не слишком приближаясь к таинственному Велимору, стражи коего ныне, должно быть, стали вчетверо зорче. А там, пусть горная глушь и трудна для долгого пути, и прямиком на Саккарем выйти можно. К жизни без всяких излишеств и мелких приятностей и поблажек себе заклинатели звуков давно привыкли, а потому Некрас не боялся лезть в горы. И еще в горах воду можно было найти без труда. Некрас отыскал бы воду и в степи, но там, где в степи была вода, были и лошади. А значит, и мергейты.
В горах подстерегала иная опасность: хозяева копей с Самоцветных гор не упускали возможности приобрести нового раба, лучше всего — без платы. А Некрас, хотя и вел жизнь суровую, был жилист и силен и вид имел человека здорового, бодрого и крепкого. Да так оно и было. На горных дорогах, в портовых городах, на торговых площадях — всюду шныряли людишки, которые где посулами, а где мошенничеством, а где и угрозами да силой захватывали доверчивых и рассеянных, одиноких и беззащитных, и лежала их невозвратная дорога в великие подземелья, равных коим не было в свете. Там и уходили они за круги бытия, искалеченные и безвестные. А если б кто из них, владетелей подземного государства, прознал о способности Некраса слышать и различать голоса подземных трещин, жил и токов, то век не видать бы ему солнца.
Недавняя гарь открылась внезапно. Сразу бросилось в глаза, что здесь будто с десяток медведей потоптались. Трава была примята, а кое-где с корнем вырвана, ветви на деревьях, ближних к открытому месту, обломаны, на грязи остались многочисленные следы копыт, сапог, шитых на степняцкий лад, рытвины и вмятины — отпечатки человеческих тел. У дальней опушки в траве лежал мертвец, одетый в синий кафтан. Хотя до него было еще тридцать саженей, Зорко узнал его. Это был тот самый десятник, коня под которым лишил разума пес-невидимка. В обычае у мергейтов было не хоронить павших в земле, не сжигать огнем и, конечно же, никогда не топить. Огонь, земля и особенно вода считались священными, и осквернить их было таким кощунством, что непослушание воина десятнику, а десятника — сотнику перед этим стало бы детской потехой. Мергейты просто оставляли своих мертвецов птицам и зверью, жукам и травам, жаре и хладу, чтобы те приняли мертвечину в себя и через свою жизнь избыли ее.
