Обрыв разговора. Ледяные взгляды. И приподнятая бровь в молчаливом вопросе: какого такого лешего Нашей Светлости в сих краях понадобилось, и не найдется ли у нее по счастливой случайности дел иных, неотложных, где-нибудь в другом крыле Замка.
— Я… то есть мы, — не следует забывать об Ингрид и Тиссе, — пришли, чтобы принять участие в работе Благотворительного Комитета.
…выделите нам по стульчику, чашке и розовых бумажек с виньетками тоже дайте. Полагаю, в них вся суть, а не в профитролях. Впрочем, от последних Наша Светлость тоже отказываться не станут.
Молчание длилось и длилось…
— Мы рассмотрели вашу просьбу, — леди Флоттэн обладала глубоким контральто.
Просьба? Я ни о чем их не просила.
— И сочли невозможным удовлетворить ее…
— Могу я узнать, по какой причине? — спокойно, Иза, кричать нельзя. Улыбайся. Держи лицо. Если у Тиссы получается, то и у тебя выйдет.
— Благотворительный комитет — организация, от которой зависит благополучие многих людей. И как вы сами понимаете, наша репутация должна быть безупречна.
Допустим, я понимаю.
— …а вы — угроза для нее. Для всех нас.
— Почему?
Леди Флоттэн соизволила подняться. Что-то знакомое привиделось мне в ее движениях. Эта манера держать спину, и поворот головы…
— Потому что особа вроде вас, безусловно, имеет некоторую власть над мужчинами. Они слабы. Безвольны во всем, что касается их желаний.
И этот тон знаком до боли. А уж выражения-то…
— Но женщины — иное дело. Вам здесь не рады и никогда рады не будут.
Это я уже поняла. Осознала, так сказать, всем своим испорченным естеством.
— Вас терпят. Из жалости. И это жалость не к вам, а к вашему несчастному супругу, который, мы надеемся, все-таки прозреет.
И ушлет меня за край мира во имя всеобщего счастья и благоденствия? Не дождутся. А если ушлет, то я вернусь, хотя бы для того, чтобы высказать ему все, что думаю.
— Само ваше присутствие… — она приложила к носу кружевной платок траурного черного цвета, словно от меня воняло. — Действует разрушительно… и мне искренне жаль загубленную душу.
Это у Кайя что ли? Или я еще кого-то успела толкнуть на путь порока? Если так, то я нечаянно.
— Взять хотя бы эту юную леди…
Тиссу?
Тисса выдержала взгляд леди Флоссен, преисполненный праведного гнева. Этой вдовушке да в инквизицию бы…
— …которая вела себя столь неосмотрительно, что дала повод мужчине прилюдно выразить свой к ней интерес в нарушение всяческих приличий…
— Знаете, — я поняла, что еще немного и сделаю что-то, о чем буду жалеть, — в моем мире говорят, что старые ханжи получаются из тех, кто в молодости не слишком-то задумывался над вопросами морали…
— Что вы себе позволяете?
— Все что угодно. Особы, вроде меня, они такие. Непредсказуемые. И мало ли, что им в голову взбредет…
Пора прикусить язык. Я ведь не собиралась им угрожать. И надо бы уйти, пока я не наговорила больше, чем нужно. Действительно, что я могу им сделать?
Выставить из Замка?
О да, Наша Светлость — воплощенное зло, изгоняющее бедных пожилых леди, которые только и радеют об общественном благе, прямо с утра просыпаются и радеть начинают… нет, они в безопасности и прекрасно это понимают. По глазам вижу.
Уходила я без реверансов. Обойдутся.
И за дверью взяла Тиссу за руку. О боги, у этого ребенка ладони ледяные, на ногтях — кайма лиловая, характерная такая, а пульс просто бешеный.
Она сейчас рухнет.
Сержант, коснувшись плеча, указал на низенький диванчик. По-моему, выражение его лица можно было истолковать, как сочувствующее. Хотя кому он сочувствовал: мне или Тиссе — не понятно.
Возможно, обеим.
— Садись, — я надеялась, что не кричу. Тисса послушно села, не сводя взгляда с запертой двери, точно ожидая, что леди Флоссен выскочит специально ради того, чтобы высказать Тиссе все, что еще не было высказано.
— Она — старая озлобленная стерва.
— Именно, — подтвердила Ингрид, до сего момента умудрявшаяся казаться невидимой. Надо бы перенять это полезное умение.
И нюхательная соль как нельзя кстати.
— Нет. Она правильно сказала. Я… я дала повод. И сама во всем виновата.
И губы синеют.
— Так, дыши.
Потом будем нянчиться. Сейчас ее вытащить надо.
— Вдох, считай до десяти и выдох. Слышишь?
Кивок.
— Вдох! Вот так… выдох. Умница. Еще дыши… правильно все.
Она постепенно успокаивалась, и в какой-то момент даже улыбнулась, робко, извиняясь за то, что заставила нас волноваться. Похоже, нельзя затягивать с разговором.
В городе ощущалась близость зимы. Юго вдыхал сырой воздух, наслаждаясь оттенками его вкуса. Отсыревший камень. И дерево. Черная смола, которую привозили в бочках, укрывая их прошлогодним сеном. Алхимики сварят потом кожные зелья, смрадные, едкие. Для этих зелий уже делают кувшинчики с широким горлом, примешивая к красной глине ассурский песок…
На пристани выгружали свежую ворвань в толстых, лоснящихся бочках. В старых — варенец, а в новых, помеченных красными крестами — сыроток. Этот уйдет дороже, глядишь, прямо с пристани. И вонь ворвани перебивала запах рыбьей требухи, которую вычищали из трюмов, полугнилую, мешаную с крысами и остатками хребтов. По воде плыли масляные пятна. И старый шкипер дымил, табаком заглушая горький привкус в легких.
Юго почти дошел до точки — уже виднелись впереди низкие здания складов с разноцветными, многажды латаными крышами — когда раздалась переливчатая трель.
Шлюхи нырнули в тень.
Матросы ускорили бег, и бочки с грохотом полетели с настила. Шкипер переложил трубку с левого угла губ в правый. А на пристани появились синие плащи.
Юго едва успел убраться с пути.
Редкая цепь, но плащи — это не городская стража. Движутся неспешно, расслаблены, даже ленивы, только впечатление это обманчиво. Лучше не пробовать сбежать. И Юго замирает, сутулясь.
Если охота за ним…
Невозможно. Он вел себя тихо.
Настолько тихо, насколько сил хватало. И недоучка должен был бы расслабиться… не успокоиться — он вовсе не глуп, но расслабиться. Немного.
Оцепление прошло мимо Юго, не удостоив и взглядом. Значит, все-таки склады… типография. Плохо. Уже пятая за прошедший месяц. И с каждым разом новую искать становилось все трудней. Деньги ничто, когда на кону голова.
В другой раз Юго тихо ушел бы — ему не было дела ни до типографии, ни до хозяина ее, которому грозила незабываемая ночь в подземельях Замка, ни до прочих глупцов… но имелось одно нехорошее обстоятельство. К счастью, Юго знал, куда направиться.
